«Лучше так, чем если бы он умер, — говорит жена Максима Настя, и в глазах ее встают слезы. — Если бы тогда все закончилось, я бы не пережила. Сейчас у меня есть вера, надежда, а так бы ничего не было».
«Наша жизнь кончилась», — со скорбью в голосе говорит мать.
«Машина упала на них сверху»
Максим Христенко попал в ДТП 24 декабря 2016 года. Он работал инструктором в автошколе и проводил очередной урок в городе, на Фиоленте. За рулем машины была девушка-курсантка, которой Максим объяснял, как выполнить маневр.
Они стояли на обочине и не смотрели в сторону проезжей части. Но даже если бы смотрели, вряд ли бы поняли, что к чему — машина виновника ДТП упала на них сверху.
«Молодой человек обгонял две машины там, где обгонять нельзя, — передает слова свидетелей происшествия жена Максима Настя. — Один свидетель говорит, что скорость была больше 60, другой — что ровно 60. Автомобиль занесло на скользкой дороге, он ударился о бетонное заграждение, перевернулся, подлетел и упал на машину, где сидел Максим и его курсантка. Потом еще отлетел на 20 метров».
Водитель кувыркавшейся машины не пострадал. Но его «Мерседес» восстановлению не подлежит. Машина Максима — его собственный автомобиль, переоборудованный в учебный, на котором он работал в одной из севастопольских автошкол — тоже годится только в металлолом. Основной удар пришелся на пассажирское сидение, где сидел инструктор.
После удара он был в сознании, сам вызвал скорую помощь. Но по приезде в больницу впал в кому. И пробыл «по ту сторону» ровно 40 дней.
«Черепно-мозговая травма, переломы ребер, перелом бедра, кома 2-3, — перечисляет травмы мужа Настя. — В больнице ему сразу сделали операцию, трепанацию черепа. Убрали две больших гематомы в височной и лобной доле. Подключили к аппарату ИВЛ. Курсантка Саша тоже получила тяжелую ЧМТ».
«Я верю, что он меня понимает»
Началась борьба за жизнь. Реанимация, нейрохирургия. «Наша медицина только на словах бесплатная. На самом деле нам пришлось покупать лекарства: в отделении не было нужных ноотропов. Только по чекам это больше 40 тысяч», — вспоминает Настя.
Кто-то скажет, глупо думать о деньгах, когда на кону жизнь человека. Глупо жаловаться на медиков, которые знают, как и чем лечить, но, к сожалению, не имеют нужного под рукой. Но как не думать о них теперь, когда для реабилитации Максима нужны миллионы?
Через два с половиной месяца мужчину выписали домой. Похудевшего, осунувшегося, с трахеостомой, зондом для питания, мочевым катетером. У него отсутствовала часть височной кости, отчего голова казалась деформированной.
Для родных, едва свыкшихся с мыслью, что лечение будет очень-очень длительным, выписка была шоком. Отныне судьба Максима зависела только от них: от их сострадания, воли, веры в выздоровление и финансовых возможностей.
К этому моменту Максим уже вышел из комы. Но в сознание так и не пришел. Его состояние называется аппалический синдром или бодрствующая кома.
«Он не может двигать руками и ногами, не может говорить. Но он меня понимает, я верю в это, — говорит Настя. — Следит за нами глазами, общается с родными, с реабилитологами, которым удалось наладить контакт. Я его спрашиваю: «Ты меня понимаешь? Да — закрой глаза, нет — моргни». И жду. Он закрывает глаза. Когда я говорю ему что-нибудь приятное, вижу, как в его глазах появляются слезы, они как бы стекленеют. Я знаю, когда он злится, мы ведь уже 13 лет вместе».
«Нужна не один курс реабилитации, не два и не три — это на всю жизнь»
Новая реальность семьи складывалась из множества мелочей. Функциональная кровать — 25 тысяч рублей. Противопролежневый матрас — еще несколько тысяч. Отсос для санации трахеостомы (несколько раз в сутки лежачему пациенту нужно отсасывать скопившуюся в бронхах мокроту), пеленки, памперсы, средства по уходу, инвалидное кресло — всего не перечислить. Ел Максим через желудочный зонд специальные питательные смеси, которые тоже стоят недешево.
Но главное, Максиму нужна реабилитация. Она стоит просто баснословных денег. «По ОМС нас нигде не берут, — жалуется Настя. — Центры в России есть, но в каждом из них — длинный список ограничений. Где-то не берут с пролежнями, где-то с тромбами, где-то с трахеостомой, где-то с зондом, где-то в коме или состоянии малого сознания.
В Зеленограде недавно открылся специальный центр, мы трижды посылали в него документы, и трижды нам приходил отказ — без объяснения причин. Мы писали в Москву — и тоже отказ».
Единственное, что Максиму смогли предложить по страховке — курс лечения в реабилитационном центре в Санкт-Петербурге. Он длится всего 15 дней, а для транспортировки человека, у которого нет части костей черепа, нужно заказывать спецборт — это минимум 100 тысяч рублей. Или выкупать в самолете сразу три места, чтобы положить носилки. Такие расходы ради 15 дней для пациента, которому нужно делать массаж и ЛФК ежедневно, — расточительство.
Первый год — самый продуктивный, говорят врачи. Усилия, вложенные в пациента в первые месяцы после травмы, становятся залогом значительного улучшения состояния в будущем.
Но найти хорошего реабилитолога в Севастополе, знающего, что делать с такими, как Максим, непросто. Слишком мало в нашем городе людей, переживших столь глубокое погружение внутрь сознания.
«Сначала нам посоветовали Алексея из первой горбольницы, — говорит Настя. — У него большой опыт, он поднимал на ноги инсульников, работал с мальчиком, которого сбила машина — вы, наверное, слышали эту историю? Он поднимал Максима, таскал на себе. Благодаря этому суставы сохранили подвижность, только на руке контрактура — в реанимации на ней была манжета, ее просто никто не поправлял, не разгибал».
Визит реабилитолога на дом обходится в полторы тысячи рублей, массажиста — столько же. Этих занятий явно недостаточно, можно успеть больше.
Семья Христенко нашла в Ялте центр «Времена года», куда Максима согласились принять. Курс лечения продолжительностью в один месяц обошелся им в 627 тысяч рублей.
«За границей, где такие центры есть, еще дороже, — говорит Настя. — Один месяц стоит от 15 тысяч долларов, но нужно платить минимум за три. В Ялте — в полтора раза дешевле».
Собрать средства помогли неравнодушные севастопольцы из соцсетей и с форума. Деньги приносили те, кто видел репортаж о Максиме по местному телевидению. 200 тысяч дала автошкола, где работал инструктор. 30 тысяч — фонд Павла Лебедева. Семья пыталась обращаться в различные благотворительные организации, но реабилитацией взрослых из них никто не занимается, максимум — оплачивают лечение.
На второй курс клиника сделала семье скидку, он будет стоить 450 тысяч. Средства собраны, но Максим смог провести в клинике всего 10 дней.
«Ему недавно сделали очередную операцию, — поясняет супруга. — Поставили на место отсутствующей кости титановую пластину, сравняли внутричерепное давление. После операции мы поехали во «Времена года», но долго там пробыть не смогли. Сейчас очень жарко, Максиму тяжело заниматься. К тому же летом в центре много людей: все едут в Ялту семьями, чтобы иметь возможность, наконец, оставить своего родственника на попечение медиков, и сходить к морю. Поэтому мы решили вернуться в центр в октябре, когда жара спадет и реабилитологи будут посвободнее».
Программа в центре очень насыщенная. Два раза в день — ЛФК и массаж, физиопроцедуры, занятия на специальном велотренажере и вертикализаторе. Логопед и эрготерапевт.
Настя уверена, лечение в клинике помогает. Там Максиму удалили желудочный зонд, мочевой катетер. Теперь он ест те же смеси, но уже сам, через рот. И ходит в туалет как обычный человек.
Но главное, специалисты центра наладили с Максимом контакт и научили близких говорить с ним, общаясь только глазами.
«С ним там занимается эрготерапевт, — рассказывает Настя. — Это такой врач, который устанавливает коммуникацию с пациентом. Показывает картинки и задает вопросы провокационные. К примеру, показывает пять яблок. И спрашивает: «Это лимоны? Они красные?» Максим отвечает моргая глазами».
Постепенно к Максиму возвращается чувствительность. Он реагирует на боль, пугается громких звуков.
Отдергивает руку, когда ему пытаются разрабатывать контрактуру. Раньше его можно было щипать, говорит Настя, он никак не реагировал. А теперь у него вздрагивает ступня, когда ее щекочешь. В центре «Времена года» считают, что пациент находится в состоянии малого сознания — это уже большой прогресс.
«Доверенность, которую он не в состоянии подписать»
Все эти месяцы прошедшие с момента ДТП, семья Максима живет на скромные декретное пособие в 6 тысяч рублей, которые получает Настя, и пенсию его мамы-медсестры и отца — украинского военного в отставке. Оформить первую группу инвалидности получилось только сейчас, спустя 7 месяцев после трагедии. Но воспользоваться льготами, которые она дает, и получить пенсию родные Максима смогут еще не скоро.
«Мы получили программу реабилитации, в которой прописаны памперсы, пеленки, коляска, — перечисляет супруга. — Теперь нужно написать заявление в фонд социального страхования, чтобы нам их предоставили. Но сделать это я не могу — у меня нет доверенности от Максима.
Он ее не может написать, поэтому мы обратились в суд, чтобы его признали недееспособным и назначили ему опекуна».
Процесс продлится минимум полгода, подсказывают семье Христенко юристы. Пока им придется как-то выживать.
«Я хотела обратиться за повышенным пособием, — продолжает Настя, — но оказалось, что мне оно не положено, так как у Максима было ИП. По закону, если за ним будет ухаживать работоспособный человек, не пенсионер, который из-за этого нигде постоянно не работает, к пенсии могут прибавить еще 1,5 тысячи рублей.
Но пока на имя Максима открыто ИП, такие доплаты ему тоже не положены. Я не понимаю, почему у нас так дискриминируют предпринимателей, они же приносят основные доходы в бюджет».
Закрыть предприятие супруга Христенко тоже не может — нужно его личное заявление. Пока Максим пытается выжить, на его имя капают налоги.
«Я бы хотела, чтобы все было по-человечески, — с болью в голосе говорит Настя.
— Пока ты живешь и не сталкиваешься ни с полицией, ни со здравоохранением, ни с пенсионным фондом, кажется, что в мире все хорошо. Как только столкнулся, понимаешь, ты никому не нужен.
На тебя смотрят сочувственно и требуют — бесконечные очереди, бумажки. Бегаешь, собираешь, а в конце выясняется, что какой-то печати не хватает. Я пошла в ФСС, меня там выслушали и сказали: «А что мы можем сделать? Мы понимаем вашу ситуацию, но те, кто пишет законы, не работают с инвалидами». Говорят, ничем не могут нам помочь».
«Я хочу, чтобы он сидел в тюрьме»
Второй участник ДТП, 24-летний Максим Тоболкин, машина которого упала сверху на Максима до сих пор никак не ответил за неосторожное вождение. Уголовное дело по факту ДТП возбудили лишь в конце июня 2017 года. По словам Насти, следователь объяснял задержку нехваткой времени.
«Я ходила к следователю, — вспоминает женщина, — спрашивала, почему так долго. Он ответил: «Вы думаете у вас одних ДТП?» Я не понимаю, почему так долго? Почему нужно полгода, чтобы открыть уголовное дело?»
Настя уже ознакомилась с материалами — показаниями свидетелей и экспертизой, по результатам которой машина Тоболкина вовсе не обгоняла поток в неположенном месте, а уходила от столкновения.
«Написано, что впереди идущая машина стала тормозить, — поясняет жена пострадавшего. — Водитель «Мерседеса» неправильно выбрал дистанцию, начал тормозить, понял, что не успевает и решил уйти от столкновения. Скорость его была якобы 50 км в час. Но я в это не верю. Машина после столкновения с автомобилем Максима пролетела еще 20 метров. Разве такое возможно на такой скорости? И свидетели говорят, что он именно обгонял».
Настя с нетерпением ждет суда и надеется на справедливое наказание.
«Я понимаю, что с любым может случиться. Понимаю, что каждый из нас водитель. Но как ты себя проявишь, как человек?..
В первый месяц он боялся, что Максим умрет, звонил, спрашивал как его состояние. Потом перестал. Ко второй пострадавшей, Саше, приходил в больницу. Говорил: «Ну чего ты? С кем не бывает. Давай я тебе картошку фри и кофе куплю?» — пересказывает произошедшее супруга Максима.
По ее словам, за прошедшие полгода Тоболкин не предложил семье Христенко никакой помощи.
«Я хочу, чтобы он сидел в тюрьме, — жестко говорит она. — Раньше я думала, что от этого никому не будет легче. Что будет лучше, если он будет финансово помогать, выплачивать ущерб. А сейчас я послушала похожие истории... Суды назначают такие мизерные суммы, которые виновник потом выплачивает бессрочно.
Мы уже выяснили, что Тоболкин безработный, хотя он ездил на неплохом «Мерседесе», у него был автоломбард на пятом километре, он на форуме квартиры продавал. Теперь у него нет никакого имущества. Все, что было, он за эти полгода наверняка успел на кого-то переписать».
«У нашей семьи одна цель: чтобы Максим выздоровел»
По словам Насти, Тоболкин сам признался, что это уже вторая машина, которую он разбил.
— Он гуляет, в ус не дует, ходит по клубам, — скорбно говорит она.
— А как бы вы хотели, чтобы он себя вел? Он не должен ходить в клуб?
— Нет, но я бы хотела, чтобы он был человеком. Чтобы как-то покаялся. Я бы поставила его работать в больнице санитаром, раз он безработный. Пусть помогает людям.
— Если он попросит у вас прощения, вам станет легче? Или дело все-таки в деньгах? Какая сумма была бы достаточным искуплением?
— Я не знаю какая сумма. Это ведь так надолго. Одной, двумя, тремя реабилитациями ничего не решить. Это на всю жизнь. Двое детей растут фактически без папы.
— Вы просили его о помощи?
— Нет, намекали, но не просили. Мы не хотели бы просить его о чем-то, что сможет впоследствии послужить смягчающим обстоятельством. Я не общаюсь с ним и не могу его видеть. Для меня он однозначно виноват.
Дочь Максима родилась уже после ДТП. Сейчас она скачет на коленях у матери и улыбается мне беззубым ртом. Мы сидим на кухне квартиры, где Настя жила вместе с Максимом. Добротный ремонт, хорошая мебель, на холодильнике магнит со смешным мультяшным персонажем и надписью «Для любимой».
Сам Максим пока живет у родителей, в частном доме. Настя говорит, что без мужских рук она бы не справилась: муж сильно похудел, но обессиленное тело все равно кажется очень тяжелым. Поэтому пока постоянный уход за сыном обеспечивает мама, ей помогает отец Максима, а Настя с детьми каждый день навещают папу.
— Это ваша квартира? — спрашиваю у Насти.
— Да, мы получили ее по программе помощи малообеспеченным семьям, которая существовала при Украине. У меня была только однокомнатная квартира, в которой были прописаны кроме нас бабушка и дедушка. 50 процентов стоимости дало государство, 50 процентов платили мы сами.
— Здесь все так хорошо сделано...
— Мы старались, делали ремонт, работали. Максим только два года назад устроился инструктором, до этого выращивал перепелок на продажу. Думали, жизнь наладится, и вот...
— У вас есть долги?
— Есть и большие. Максим работал на машине, которую купил сам, в кредит. Переоборудованная машина для обучения вождению. Он был приписан к автошколе, но работал на себя, как ИП — там такая система.
Сыну Максима уже семь лет. Скоро он пойдет в школу.
— Как он узнал, что случилось с папой?
— Я очень боялась, что он плохо это перенесет, испугается, — тихо говорит Настя. — Первое время было очень тяжело. Особенно показать папу, объяснить, почему папа не может... Сначала не показывала его, а только фотографировала. Со здоровой стороны, где остались кости черепа. Потом с той, где костей нет.
— Как он воспринял это?
— Спокойно, только иногда плачет.
— Дети в целом, наверное, относятся к этому довольно философски.
— Не знаю, я читала на форуме, что некоторые переносят новость очень тяжело. Особенно лет в восемь-девять, когда все понимают. Маленькие проще.
— Он помогает вам общаться с Максимом?
— Да, — Настю явно смущает вопрос, и она закатывает глаза. — Как вам объяснить... Он подходит и говорит: «Папа, тебе нравится? Моргни». И начинает тараторить, спрашивает так быстро, что Максим не успевает реагировать. Я ему объясняю, что папа не может так быстро моргать. Но он пока не понимает.
На лечение Максима семье удалось собрать около миллиона рублей. Сложно поверить, что такое в нашем мире вообще возможно, когда дело касается именно реабилитации — долгого, муторного процесса, где никто никаких гарантий не дает. Люди намного охотнее перечисляют деньги на лечение, когда результат виден сразу, безотлагательно.
— Вам помогли друзья?
— Да. Давали деньги, привозили памперсы, смесь для питания. Курсанты Максима, благодарные за обучение, собрали много. Незнакомые люди тоже очень много помогают. Вы не представляете, как было трудно написать на форуме и вКонтакте пост о помощи. У меня в те дни была депрессия.
— Как люди реагировали?
— Хорошо, но попросить помощи... очень тяжело.
— А как относятся к произошедшему ваши подруги? Извините за вопрос, но они бывают жестоки? Не спрашивают, зачем вам такой муж?
— Нет, они знают, что мы давно вместе живем. Иногда, правда, задают странные вопросы вроде «Он будет ходить?» Это как-то бестактно что ли... Они просто не понимают его состояния. Если бы они каждый день были рядом, и что-то по ходу спрашивали — это одно. Но они просто задают такие вопросы во время отвлеченного разговора. Могут просто позвонить и спросить...
— Извините теперь меня за бестактность, но мы с мамой Максима как-то обсуждали, что с этой бедой закончилась, фактически, жизнь. Теперь все силы направлены на выхаживание сына, другие заботы остаются за бортом. Вы думали когда-нибудь, чтобы бы было, если бы Максим не выжил?
— Может быть для Максима это было бы проще. Для меня нет. Если бы тогда все закончилось, я бы не пережила. У меня есть вера, надежда, а тогда бы ничего не было.
— Он хочет жить?
— Да, я у него спрашиваю. Очень хочет.
— Вы представляете, какой будет ваша совместная старость?
— Он будет ворчливым, — глаза Насти становятся влажными от слез, она запинается, немного молчит, а потом продолжает: — Я верю и посылаю в космос нужные мысли...