Помните историю о смерти 4-летней девочки в больнице Симферополя? Я не позвонила сразу, каюсь, потом было ни к чему - заметку сделали коллеги. Но потом у меня выдалась минутка, я позвонила и поговорила с отцом 4-летней Майи Газизуллиной Дамиром. Он сам врач, хирург, приехал с материка, стаж работы - 18 лет.
Говорит, что не думал, что дочка настолько тяжелая, когда оставлял ее после операции в палате с матерью. Майю после вскрытия гнойника на коленке (осложнение ветрянки) положили в бокс в приемном покое, а не в реанимацию. Побоялись, что заразит других детей. Дежурный врач заходил осведомиться как дела, но не заметил, что у ребенка 9 часов не отходит моча, не измерял пульс, давление, не задавал матери вопросов.
Когда девочке стало плохо, мать 15 минут металась по приемнику, силясь позвать врача, который был в минуте ходьбы. Но он пришел лишь на агонию - с пустыми руками. Ни ларингоскопа, ни интубационной трубки, ни кислорода, ни набора для катетеризации центральной вены — ничего.
Отец девочки был на месте через три минуты после появления врачей, хотя шел не из соседнего отделения, а мчался на раненый зов матери из дома.
Но это не самое душераздирающее. Дамир как медик сначала не испытывал гнева. Только через две недели, когда первый шок от горя поутих, он решил разобраться, прежде всего, для себя: что же все-таки случилось с Майей? Почему ее не удалось спасти? И пошел за историей болезни. А там — ужас.
Посмертная биохимия крови - на анализе даже дата стоит. Посмертный рентген, где визуализируется установленная в мертвое уже тело интубационная трубка - он должен доказать, что ребенка правильно реанимировали. Подложные "дневники" - записи об осмотрах дежурного хирурга и дежурного реаниматолога.
Дамир уверяет, он своими глазами видел: когда тело малышки переложили на каталку и накрыли, оно не было интубировано. Мать уверяет, что реаниматолог после операции к девочке не заходил. Мало того, больница не подала смерть Майи в полицейских сводках, хотя летальный исход в детском стационаре — уже ЧП, и об этом руководство обязано сообщать в органы.
И отца порвало от гнева и бессилия. И рвет на части до сих пор. Рвет еще и то, что ему после обнародования информации через крымских общественников с призывами к СМИ придать случай огласке позвонил только севастопольский ForPost. И мы - спустя четыре дня. Никто из крымских СМИ не взялся за эту историю. И федералы проигнорировали.
С одной стороны объяснимо - ребенок сгорел за сутки. Судьба... Хотя отец уверен: его дочь не была обречена, ее можно было спасти даже в эти четверть часа, когда она начала умирать. Чудовищно то, что коллеги-журналисты даже почву не прощупывают: есть там история или нет.
Мы привыкли к возросшей детской смертности и относимся к ней как к чему-то само собой разумеющемуся. Мы привыкли к тому, что система любыми путями заметает следы - и эта наглость уже никого не удивляет. Мы привыкли уже и к тому, что в Крымской республиканской детской клинической больнице - центральной больнице немалого региона - ночью не дозовешься врача.
Но самое жуткое даже не это. Мы устали трепыхаться, доказывая, что финансирование медицины по остаточному принципу неминуемо приведет к катастрофе. Мы смирились с тем, что человек у нас – лишь единица статистики, что главное – правильно заполненная история болезни, что врачи у нас оказывают «медицинскую услугу».
Жаль, что эта бездушная система так и не научилась говорить с «клиентом»: за минувшие со дня смерти три недели лечащий врач ребенка и наблюдавший его реаниматолог так и не вышли к родителям, чтобы сказать им, что они сожалеют. Или не сожалеют?