Весной 1924 года Грин перебрался в давно манивший его Крым. Однако из «злых когтей» пасмурного Ленинграда с его промозглым климатом, пьяными тусовками и заоблачными ценами он попал не в рай, а в голодную Феодосию, где, как лишь отчасти шутил Волошин, «режут людей, делают котлеты». Впрочем, Грина это не испугало: однажды его уже пытались съесть в Петрограде в одной нехорошей квартире, где ему предложили ночлег. Спасла интуиция — иначе наутро куски его мяса продавали бы на рынке. О том, как поступал с доверчивыми постояльцами портной по фамилии Катун, прочел он чуть позже в криминальной хронике.
Волошину не поверил: если его, «такого жирного, не слопали», то на болезненную худобу Грина «и аппетита не возникнет».
Их обоих слишком быстро «съедят» болезни, каждого своя, почти одновременно, летом 1932-го. А тогда, в 1924-м, Грин с женой и тещей вполне сносно зажили на Галерейной, 10 в Феодосии, находя, что там «девственно хорошо, живописно и дешево, без обилия курортников, впоследствии изменившего лицо города».
В Крыму не только хорошо отдыхалось, там легко и работалось. Рассказы «Серый автомобиль», «Крысолов», «Фанданго», «Зеленая лампа», романы «Золотая цепь», «Джесси и Моргиана», «Бегущая по волнам»: это еще не полный список того, что удалось написать и опубликовать в короткий срок. Все шло гладко, но лишь до определенного момента. «Бегущая» была закончена в 1926 году, а вышла только в 1928-м, после изнуряющих судебных тяжб с частным издательством Льва Вольфсона, нарушившего договор на издание 15-томника произведений Грина. Хитрый издатель обвел вокруг пальца не одного автора: в 1925-м он не заплатил Николаю Чуковскому гонорар за перевод английского романа, а когда тот пригрозил пожаловаться в профсоюз, то весь семейный вольфсоновский кооператив расхохотался ему в лицо, сверкая золотыми зубами. По словам поэта Стенича, есть только один способ добиться выплаты гонорара от Вольфсона: приползти к нему в кабинет «на брюхе». Чего, конечно же, не сделал ни сын Корнея Чуковского, ни автор «Бегущей по волнам».
После аферы с Грином ГПУ арестовало Вольфсона за взятку типографии. Но вскоре его отпустили. А вот писатель так поиздержался на суды и поездки в Ленинград и Москву, что ему пришлось съехать из феодосийской квартиры и переселиться в более дешевый Старый Крым.
Это был первый круг «дантова ада издательств»: дальше от Грина требуют писать «на темы дня», а он мог — «только на темы души, которая отрицается». «Чванливая, зазнавшаяся группа литературных тузов того времени (это Нина Николаевна о РАПП – Авт.) не понимала и не ценила Грина». Впрочем, не его одного: досталось от Российской ассоциации пролетарских писателей и Горькому, и Булгакову, и Маяковскому. Возглавлял РАПП племянник Якова Свердлова и родственник председателя ГПУ Генриха Ягоды — «нахальный юноша», взявшийся «руководить русской литературой». Так отозвались о Леопольде Авербахе не где-нибудь, а в самом Политбюро ВКП(б). Горького, в 1919-м убедившего Ленина в необходимости подкармливать интеллигенцию, уже не слышат. Пайки дают со скрипом, но расплачиваться приходится творческой свободой.
Грина почти перестают печатать, его книги изымают из московских библиотек. «Нужда стала пыткой», она и вынуждает писателя против души приняться за «Автобиографическую повесть». Он хотел назвать ее «Легендой о себе» — не позволили.
А в 1931-м в Крыму начинается настоящий голод. «Хлеб по карточкам, скудно; продукты только в торгсине, в обмен на золото или серебро, у обывателей — в обмен на носильные вещи, белье, мебель», — вспоминала Нина Николаевна.
Все это не прибавляло здоровья, и в августе 1931 года Грин заболел. Начались мытарства по врачам, отнявшие у Грина последние силы и средства. Прослывший опытнейшим в Старом Крыму врач Федотов, заведующий Старокрымской амбулаторией Ковалев и Карджиев (эти «славились как отменные тупицы»), Наний из Феодосии, Яковлев из Ленинграда, ставший главврачом туберкулезного санатория в Старом Крыму — все они ошибочно диагностировали у Грина воспаление легких, в крайнем случае — обострение туберкулеза. Позже харьковский профессор Струев предположил катар желудка.
Назначили принимать аспирин (при том, что в то время уже существовали антибиотики), компрессы, усиленное питание, затем прописали питательные клизмы, магнезию и, наконец, морфий. И преступно долго не направляли ни на рентген, ни в санаторий.
Заподозрив туберкулез на основании лишь визуального осмотра, Федотов упорно отговаривал Грина от обследований в феодосийском Институте физических методов лечения, уверяя, что его уникальный метод лечения аспирином даст результаты не раньше, чем через месяц.
Учитывая, что гонорары доктор брал неплохие по тем временам — 5 рублей за каждый визит, пациент здесь был ему выгоднее, чем пациент там, в Феодосии.
Наконец, в октябре удалось выпросить направление на рентген. Феодосийские врачи, увидев на снимке темное пятно, диагностировали «ползучее воспаление легких» и велели ставить обширные согревающие компрессы. Даже не взяв анализов крови.
Федотов больше не заходил к Грину — обиделся. «Федотов хочет быть первым и единственным богом пациента. Это жалкое самолюбие провинциального врача и маленького человека. Его диагноз не совпал с диагнозом других врачей, и он будет ненавидеть и тех врачей, и пациента, обращающегося к ним за помощью, помимо него …» — сделал вывод Грин.
Но вот в Старом Крыму взошла новая звезда — Михаил Васильевич Яковлев из Ленинграда. Он-то и поставит Грину, по-видимому, правильный диагноз, рак желудка — однако с запозданием, когда уже ничего нельзя будет сделать. Это произойдет в июне 1932 года, меньше чем за месяц до смерти писателя.
А во время первого визита молодой ленинградский светило ничего страшного у больного не находил. Бодро давал рекомендации: съедать не менее 10 яиц в день плюс печень и пить кровь свежеубитого скота. «Это при голоде-то рекомендовать такую диету... У нас к бойне, должно быть, и тропинка заросла…» — усмехнулся Грин.
Ему советовали хлопотать о «политической пенсии», напомнить о революционной работе в прошлом, но он отказывался от «подачек». Тем не менее, в августе 1931 года написал заявление в Правление Всероссийского союза советских писателей с просьбой о назначении персональной пенсии в связи с 25-летием его литературной деятельности. Лишь в декабре пришел ответ с требованием прислать медицинскую справку о состоянии его здоровья.
«Тупица» Ковалев пишет в справке: «Страдает туберкулезом легких, инвалид третьей группы». По наивности и непрактичности Грины не поняли тогда, что врач занизил группу инвалидности, в результате прикованному к постели писателю была назначена мизерная пенсия в 150 рублей, да и то лишь за неделю до его кончины.
«Что это было? Подлость равнодушия или подлость обиженного врача амбулатории, ни разу не приглашенного к Грину?» — будет ломать голову вдова.
Правда, тот же Ковалев подписал справку о необходимости получения туберкулезного пайка в местном санатории, куда Грину дадут направление 15 апреля 1932-го. Однако Союз писателей в ответ на отосланную справку хранил гробовое молчание, так что Грин так и не дождался пайка.
Жена и теща стали зарабатывать вязанием, распродали почти все золотые и серебряные вещи, вплоть до риз с икон, обменивали вещи на продукты, стараясь выполнить рекомендации насчет питания. Но Грин все равно слабел.
И вот в середине июня Яковлев по внешнему виду больного и коричневой рвоте определил, что у Грина рак желудка. Развел руками: «Далеко зашедший случай», так что опухоль неоперабельна. Ошибку в диагнозе объяснил «невозможностью полного клинического обследования» и сослался на то, что «рак внутренних органов — почти всегда заболевание безнадежное».
А совсем еще недавно другой доктор, Разумов, работавший в московском Доме ученых, отвечал на просьбу разрешить привезти Грина в клинику: «Болезнь несложная, лечите дома».
И вот что странно: ни Разумову, ни другим его московским коллегам почему-то не пришло в голову связать два имени: писателя Александра Грина (Гриневского) и знаменитого доктора Федора Александровича Гриневского, открывшего два санатория — на Поварской в Москве и в подмосковной усадьбе Гребнево. А ведь они были троюродными братьями.
В те годы, когда Грин болел, в Гребнево был туберкулезный санаторий им. Н. А. Семашко. Руководивший им Вячеслав Колеров тайком хранил Дневник санатория Гриневского.
Доктор В.Н. Колеров среди пациентов санатория им. Семашко в Гребнево. 1924 год
Руины санатория в Гребнево в наши дни
В 1918-м имение было у Гриневского отобрано и национализировано, а через год доктор-дворянин польского происхождения уехал из России в Варшаву. Умер опять-таки в 1932 году, в конце ноября, в возрасте 72 лет, в родовом имении Якубенки на территории нынешней Белоруссии.
Фото © Teodor Hryniewski, 1913 г.
Впрочем, если бы он и оставался тогда в Москве, вряд ли бы помог брату-писателю. По неизвестным причинам отпрыски дворянского рода не общались: то ли не знали о существовании друг друга, то ли более успешные из них не желали знаться с опальными потомками участников Польского мятежа 1863 г. Кстати, отца Грина как инсургента не только сослали, но и лишили родового имения — того самого, где скончался доктор Гриневский.
Увы, родство с медиком не помогло Грину вылечиться или хотя бы пройти полноценное обследование. Да и как знать — пошли бы на пользу обнаружившиеся родственные связи с дворянином-иностранцем или, что вероятнее, создали бы проблемы с ГПУ.
Грин умер 8 июля 1932 года, простив всех, кто вольно или невольно ускорил его смерть. «Нет у меня ни зла, ни ненависти ни к одному человеку на свете, я понимаю людей и не обижаюсь на них», — ответил он перед смертью священнику, давшему совет примириться с врагами.
Те же, для кого он сам был «идеологическим врагом, которому нельзя помогать», поутихли после расформирования РАПП в апреле 1932-го. Книги Грина снова начнут печатать. Власти даже согласятся дать музейный статус его домику к 10-летию со дня смерти. Помешает война. Музей Грина в Старом Крыму откроют гораздо позже, в 1960 году, после долгой борьбы с местными властями, стоившей вдове писателя большой крови. Но это — уже другая история.