За тридцать четыре года, которые я знаю Севастополь, он менялся не раз, но всегда оставались константы – флот, море, юг. Расслабляющий солнечный юг. С приходом России море никуда не делось, флот усилился и окреп, а вот юг… С югом в этом городе что-то произошло.
Город - это не здания, не парки, не музеи и не памятники. Город – это прежде всего люди. Приехав в Севастополь летом 2014 году, после триумфального возвращения Крыма на родину, я не увидел на лицах горожан привычной курортной южной вальяжности, того самого неповторимого фланирования в теплых чернильных сумерках, неторопливой и уверенной беззаботности.
Тогда я списал это на провальный туристический сезон и тревожное вглядывание в новую жизнь поле эйфории от воссоединения. Но ни в 2015 году, ни позже эта беззаботная южная вальяжность к севастопольцам не вернулась. Может быть, где-то она есть, но, глядя на прохожих, я ее больше не нахожу. Почему?
Ответ кристаллизовался сам собой – в ходе разговоров со знакомыми.
Женя – владелец маленького магазинчика-кафе в обжитом севастопольском спальном районе. Дощатая будка с вывеской под тенистыми акациями, здесь же четыре пластмассовых столика, такие же стулья. Спрос на простецкие услуги, как ни странно, велик: в шаговой доступности нет никаких магазинов, а у Жени всегда можно разжиться хлебом, выпечкой, чаем и растворимым кофе, купить пакет джанкойского молока или кефира. За столиками можно присесть с пластиковым стаканом разливного пива, прикупив заодно чипсы, арахис или фисташки. Не бог есть что, но не надо тащиться по жаре на проспект. А главное – люди (соседи) общаются здесь между собой, лучше узнают друг друга. Чужие в глубь дворов почти не забредают.
В прошлом Женя – моряк торгового флота с хорошим знанием английского и четырьмя «кругосветками» за плечами. Штурмовать сияющие вершины новых профессий, как и развивать бизнес Женя не желает. Его вполне устраивал «статус кво». Теперь он рискует потерять всё.
В Русскую весну Женя активно митинговал за Россию на площади Нахимова, стоял в пикетах и на блокпостах, «голыми руками разоружал» украинские части. Теперь ситуацию в городе Женя называет «бурятским игом», говорит, что прежде жилось спокойнее, лучше. Причина на поверхности – на днях Женя получил предписание убрать из-под акаций свои столики.
- Вот ты скажи мне, кому мои столики мешают? – вопрошает небритый Женя. - Намекнули, что и совсем закрыть могут. Чую, скоро искупаться будет нельзя, а потом и дышать запретят. Вот скажи, у вас в Питере людям дышать можно?
Врача Пашу тоже обидели – сняли с заведования отделением, перевели в «простые ординаторы». Причина: не внедрял инновации, не воспитывал подчиненных, лечил по старинке препаратами тридцатилетней давности, игнорировал компьютер («я врач, а не программист»)
- При Украине было лучше, - вздыхает Паша. В отличие от Жени, он говорит «при Украине», а не «раньше» или «прежде».
Напоминаю ему о том, что при Украине у него в отделении обвалился потолок, больные ложились лечиться со своими продуктами и бельем, приносили даже свою электрическую лампочку, шли в аптеку и покупали лекарства, которые назначил врач. Напоминаю Паше, что он блаженно взирал на все это, да еще брал при выписке «на карман», курсы повышения квалификации не проходил, в конференциях не участвовал - то есть четверть века не рос профессионально.
Посоветовал Паше уехать в свой потерянный рай. Отказался. Но обиделся.
Сережа – учитель, собирается после летнего отпуска уходить на пенсию. Причина – задрали с бюрократией, написанием дневников, планов, отчетов, методичек. А еще ученики пошли подкованные, чуть что грозят жалобами. Молодой коллеге ее семиклассник и вовсе посоветовал встретиться после уроков на пустыре и «обсудить наши проблемы». Девушка не растерялась, ответила согласием - но при условии, что обнаглевший отрок придет с родителями, а она пригласит завуча и физрука.
- Раньше было легче, - вздыхает Серега.
Он сознательно не говорит «лучше» и не употребляет слово «Украина». С Украиной он боролся, отстаивая в школе русский язык, учебники, отказывался в День знаний проводить уроки мужества в «бандеровском стиле», за что его даже приглашали в СБУ.
И вот теперь, в долгожданной России, он уходит из профессии, за которую так воевал с украинизаторами: «Стар я стал, Вовка, многого не понимаю».
Женя, Паша и Серега – мои ровесники. В «нулевые» они слушали меня, приезжавшего из Питера в отпуск, как «буйного идиота» - зачем не спать ночами, дерзать в новой профессии, учиться, добиваться успехов, снова и снова вставать на ноги после поражений, становиться лучшим среди сильных, мотаться по миру. «Ты же бывший военный, у тебя большая пенсия. И вообще, здесь у нас тепло, а юг не предрасполагает к напрягам»
Возможно и я не напрягался бы, но в ту пору я развелся, оставил прежней семье жилье и встал перед острой необходимостью заработать себе хотя бы на новую квартиру. Зарабатывать приходилось «головой» - и во всех сферах умственной деятельности меня сразу ставили перед необходимостью повышения профессионального уровня. А еще перед жесткой конкуренцией. Теперь я могу только благодарить бывшую жену за то, что бросила меня в омут большого города. Кем бы я был сегодня, если бы не изменил жизнь? Пельменем, абсолютным пельменем. А если бы я еще и не сменил юг на Питер?
Размышляя над тем, что же произошло, я вижу, что с приходом новой жизни Женю, Пашу, Сережу и тысячи им подобных извлекли из зоны комфорта. Поставили перед необходимостью учиться, принимать нестандартные решения, конкурировать в своей профессии, а значит неизбежно расти, двигаться вверх. А еще стали запрещать, «делать простой человеческий бизнес», извлекать немудреные доходы из примитивной ренты. Доктор Паша так и говорит на замечания нового материкового начальства: «А зачем? Мы раньше этого не делали»
Пятилетние попытки разобраться в происходящем, привязать его к прошлому, чтобы определиться в настоящем и предсказать будущее успехом не увенчались, сводились к отдельным банальным умозаключениям.
В конце концов мне увиделось, что город (одни и те же его жители) сменил за это время несколько эпох, настолько контрастных, что всякий раз сменившееся бытие просто не успевало отразиться на сознании горожан.
И они застывали в трагической растерянности, глядя как мелькают сменяющиеся вывески, и чувствуя, как родная земля уходит у них из-под ног.
Итак, сначала был советский Севастополь: праздничный, зеленый, белокаменный, умытый поливальными машинами. Без контролеров в кинотеатрах и в общественном транспорте, с военными патрулями на улицах и матросами, отдающими друг другу честь. Севастополь с жесткими паспортными кордонами. С дважды закрытой Балаклавой, с молоком, сосисками и вкусной докторской колбасой, с вежливыми пионерами, чистенькими строгими пенсионерами. С копеечной газировкой из уличных автоматов, разливным молодым вином. С белыми мазанками и оранжевой черепицей слободок, ч образцовыми коммунистическими домами, патриархальной вечерней тишиной и емким всеобъединяющим словом «флот», во имя которого и существует этот город.
Потом была эпоха всеобщего хаоса и слома: украденные стаканы и разбитые автоматы газированной воды, вырванные «с мясом» уличные телефонные трубки, разбитые витрины, горы мусора, рыночный беспредел, расстрелянные предприниматели и взорванные журналисты, проституция, всеобщее делячество. Все как в знаменитом балабановском кино: ну как же так, были люди как люди, и вдруг? И откуда? Самое ужасное – что именно вдруг.
За какие-то три месяца люди стали в массе своей настолько другими, что зародился уместный вопрос: а может они притворялись тогда, когда были чистенькими, добрыми, дружными?
А еще - страх выходить в темноте на улицу, сидеть в криминальных барах и кафе, прятать скудные сбережения во внутренние карманы. Страх быть внезапно избитым, обманутым, ограбленным униженным и изнасилованным своими же согражданами. Эпоха помпезных кладбищенских надгробий и расстрелянных криминальных авторитетов.
А еще - инфарктная, агонирующая, протестная ностальгия по России, с митингами, пикетами, харизматичными «кругловскими» старушками на Приморском бульваре и Графской пристани. С патриотическим или криминальным шансоном, льющимся из прибрежных ресторанчиков.
Потом - эпоха жирных нулевых с безвкусным новостроем, бесчисленными ларьками, магазинчиками, барами, рынками. С эстрадными шоу Шурыги-Кондратевского и повсеместными конкурсами красоты. Со сдвинутыми набекрень нравственными ориентирами, когда на нарождающихся интернет-форумах молодежь называет Черноморский флот «кладбищем ржавых никому не нужных корыт». С фантастической коммерческой вседозволенностью - когда ночью у дома стоит в кипарисах шкаф-холодильник с холодным шампусиком и дремлющим на табурете продавцом, который встрепенется на звук шагов и спросит: «Чего тебе, брат?» С пляжными дискотеками, откуда парочки вываливались под экстази прямо в море – а потом приезжие Дракулы тащили добычу в съемные хрущевки с пыльными старушечьими коврами. С сомнительными яликами и катерами, опрокидывающимися порой вместе с курортниками. С бомбилами, приторговывающими водкой и отвратительным «домашним» винцом.
В Севастополе это было время, когда любую проблему можно было решить, дав на лапу гаишнику, патрульному милиционеру, врачу, инспектору, когда на каждом шагу менялась валюта. Эпоха, диких, но приятных экскурсий и фотосессий, под которые можно было запросто арендовать самолет. Эпоха, где власти не мешают гражданам как угодно зарабатывать, а граждане не интересуются махинациями властей. Эпоха-казино, эпоха-цирк, эпоха-дискобар, эпоха-топлесс, по которой до сих пор ностальгируют и маргиналы, и умницы, и даже патриоты. Эпоха, когда «можно все, что не запрещено», а все что запрещено тоже можно, если за это заплатить, а человек сохранивший нравственные устои кажется городским сумасшедшим, которым тоже можно быть – никто не мешает.
И, наконец - эпоха, начавшаяся со всеобщего ликованья и фейерверков, с небывалыми патриотическими порывами, стахановским энтузиазмом, блокпостами, народным мэром и правительством, громадьем планов и надежд. Когда казалось, что этот белокаменный город очнется и, как локомотив, потащит за собой в светлое будущее разбудившую его страну.
И вдруг оказалось, что всего этого нельзя. И многого, что было можно раньше – нельзя тоже. Люди оказались между туманным будущим и запретным прошлым.
Нельзя держать в кипарисах холодильник с мороженным или шампанским. Нельзя возить отдыхающих на Ближний пляж на утлых посудинах. Нельзя бесконтрольно наливать, продавать, менять, нельзя сдавать жилье. Нельзя возить на автомобилях, катать на самолетах и дельтапланах. Ликующих людей построили, посчитали - и заставили не просто пахать за маленькие зарплаты, но и писать при этом тонны никому не нужных бумаг, выдерживать бесконечные проверки, копить на юге модную «хроническую усталость», от которой из северных городов люди как раз и бегут к теплому морю.
Активные граждане вдруг заметили, что власти делают что-то не то. Да, в 90-е или нулевые тоже могли исчезнуть миллиарды на реконструкцию очистных. Да, тогда тоже застраивали пляжи, заповедники и дворы. Да, тогда тоже могли не построить вовремя больницу. Но так ведь и людям, непричастным к «схематозу», тоже никто особо жить не мешал.
А еще наступило время, когда среднестатистического севастопольца принялись интенсивно оцифровывать и усреднять. И вдруг оказалось, что севастопольцы испокон веков терпеть не могут усреднения. Что они убеждены в своей исключительности, в особой миссии, на них возложенной.
Украина постепенно превращала Севастополь в «Жмеринку с военно-морскими памятниками». Россия даровала городу федеральный статус и подняла на щит историческое величие, усреднив его жителей до уровня заурядного областного центра.
Да, появились новенькие троллейбусы, гладкие дороги, отремонтированные фасады и крыши, фонтаны, аэропорт, трасса «Таврида», появился легендарный мост, могучие тепловые электростанции. Но ведь все это - лишь инструменты. Они нужны для того, чтобы что? Чтобы «жить лучше»? А как именно, что конкретно это «лучше» означает? Ведь будущее Севастополя, который давно перестал быть «преимущественно военной базой», но так и не стал чем-то иным, как и 20 лет назад, совершенно неясно. Что здесь будет – военно-морская крепость, пляжный Вавилон или новое Сколково?
Впрочем, ясно, что только лишь военной базой он уже не будет никогда, слишком разросся. И пляжной меккой тоже – уж очень мало пляжей. Индустриальный и инженерный центр? Об этом говорили с 2014 года, но явно не срослось.
Севастополь по-прежнему ничего не создает и не производит, его мальчики и девочки уже не знают истинное значение таких слов, как «Муссон», «Атлантика», «Парус», «Оржоникидзе». Новых городских символов и ориентиров при этом не появляется. Кто знает о том, что к началу 1980-х годов Севастополь обладал 54 промышленными предприятиями пятнадцати отраслей производства, 6 крупными производственными объединениями с общей численностью работников – 43 тысяч человек? Многие ли знают о достижениях той севастопольской науки? Если созидать новое вовремя и всерьез, казалось бы, бери и строй на этой базе любое светлое будущее. Но теперь умеют только уплотнять, банкротить и распродавать по частям.
Россияне в представлении севастопольцев девяностых и нулевых были милыми душками с толстым лопатником, приезжавшими в город тратить шальные деньги. Севастопольцам очень хотелось к ним (милым душкам) подтянуться.
И вдруг оказалось, что «душки» способны скалиться, работать локтями, расталкивая себе жизненное пространство.
Что их это хорошо научили делать это в материковой России - пока аборигены добродушно дремали в кипарисах у холодильника с шампанским, торговали сувенирами или сонно тарахтели на ялике вдоль балаклавских побережий.
А главное, эти душки вообще-то научились работать – быстро, много, жестко.
Возвращаясь в свой город из Петербурга, Москвы, Казани, севастополец с ужасом обнаруживает, что той России в его сонном городе как бы федерального значения еще в полной мере нет. А есть чуточку СССР, чуточку девяностых, чуточку нэпа, чуточку дикого Запада, чуточку Украины и чуточку Абхазии, может быть еще Гондураса. А более продвинутые замечают тотальное отсутствие «правил игры» между властью и обществом. Ну никуда не деваются отсюда предыдущие эпохи, хоть ты лопни. Не выветриваются, не впитываются в известняк, не утопают в морском прибое.
Среднестатистический севастополец остается русским патриотом с украинским менталитетом. Он бы и рад преобразится, перестроиться, но похож на ребенка, которого обидели в новой песочнице. Он привык к исключительности, в которой ему не смела до поры отказывать даже Украина. А Родина отказывает. Какие же комплексы можно вырастить на этой почве!
Этот застой эпох и роднит Севастополь с Петербургом. Но в там эпохи застоялись в архитектуре, а тут – в его жителях. Стремительный слом эпох, вот что происходит здесь.
Пройдет пятнадцать, двадцать лет, и в обновленном городе никто не вспомнит о недовольных Жене, Паше и Сереге. Но ведь им-то, по сути, сломали устоявшуюся жизнь.
А главное - люди из всех вышеупомянутых эпох никуда не делись. Они пытаются как-то уживаться в сегодняшнем городе между собой, с новыми властями, с отдыхающими и приезжими. И для приезжих, включая управленцев, этот вязкий обороняющийся город часто становится кладбищем карьер и репутаций.
В результате все больше севастопольцев, любя Россию, начинают открыто и вслух тосковать по Украине - не понимая, что ни той Украины, ни той России больше нет. Что все времена прокатились по одним и тем же людям безжалостным катком, оставляя на их телах и душах глубокие борозды. А перед входом в очередную новую эпоху ставят турникеты, чтобы пропускать в будущее только сертифицированных и стандартизированных особей. И многие, очень многие рискуют оказаться в ходе этой калибровки лишними людьми.