Когда-то очень давно у нас на Северной был случай.
Стояло лето. Делать было нечего. Мы, уличные пацаны, шлялись по дворам в поисках «шмона». Шмоном мы называли выманивание ценностей у приезжих мальчиков. Сначала мы с ними дружелюбно знакомились, просили показать, что-нибудь интересненькое, и хитростью это интересненькое забирали. Типа, «дай посмотреть ножичек», а потом говорили: «Через год вернем». Заводилой среди нас был Гвоздь — настоящий уличный атаман. Все ценности он забирал себе.
Но однажды случилось вот что.
Прогуливаясь по набережной, мы подошли к мальчику в очках и кепке. Внизу играло море.
- Ты откуда?
- Из Киева.
- Козырная кепи. Дай примерить.
Мальчик снимает кепку и отдает Гвоздю.
- Жди тут. Мы в магазин сгоняем, попросим такую же.
Мальчик в стрессе. Он снимает очки, чтобы их протереть. Они выскальзывают из рук, бьются дужкой о бетонку и бултыхаются в воду.
Киевский паренек стоит, не шелохнувшись.
- Ребята, где мои очки? Я не вижу ничего.
Гвоздь отходит в сторону на несколько шагов.
- Сейчас проверим, не трындишь ли? Сколько пальцев видишь?
Мальчик пытается рассмотреть.
- Два, по-моему.
- Я тебе кулак показал. В общем так. Стой здесь! А вы охраняйте его. Ясно?
Гвоздь раздевается до трусов, аккуратно складывает одежду на кнехт, минуту стоит молча над водой, затем крестит рот и ласточкой прыгает с пристани в воду. Под водой видно, как ходят его руки и ноги. Очень быстро он выныривает обратно. Отплевывается и кричит глухо:
- Пацаны, камень нужен. Занырнуть не могу. Глубина здесь.
Несколько человек бросаются искать камень.
Когда, наконец, Гвоздь, вытащил из воды очки, у него из одного уха шла кровь.
- Гвоздь, у тебя кровь.
- Ерунда.
И только потом, от его старшей сестры мы узнали, что у Гвоздя, когда он нырял, лопнула от давления одна перепонка (видимо, уши не продул), и он оглох на одно ухо почти что полностью.
Это был настоящий мальчишеский подвиг, спонтанный и бесстрашный. А начиналось все с криминального развода.
В этой истории — весь Севастополь.
Почему мы такие?Все началось с Матушки, памятники которой мы сегодня усердно ставим по всему Крыму.
В XVIII веке Екатерина II присоединила к России все земли от Одессы до Кубани, включая Крым. Граница проходила примерно между Полтавщиной и южным Днепром. Выше — черноземье, ниже — степь.
В чем разница?
Разница в базовой эмоции людей, там проживающих.
В черноземье проживали крестьяне. Базовая эмоция крестьянина — это страх, ибо у крестьянина есть земля, от которой он рабски зависим. С земли его могли согнать, могли ограбить или хату поджечь.
В степи проживали кочевники. Базовая эмоция кочевника — это бесстрашие; Кочевник жил выпасом скота и грабежами соседей. Чтобы выжить, он вынужден был культивировать в себе бесстрашие. Монголы до сих пор детей с трех лет на лошадь верхом сажают.
Я вовсе не утверждаю, что на севере живут исключительно рабы, а на юге бесстрашные люди. Но менталитет — вещь упрямая. Взять, например, казаков. Сколько их пахать не заставляй, они все равно будут рваться к вольнице. Да и вообще, славянский юг, он всегда был буйный, легкий на подъем и чуткий к социальной несправедливости, что хорошо видно по событиями в Крыму и на Донбассе.
Психология проходного двораМы, южане, люди транзитные.
На уровне метафоры это выглядит так: ты стоишь, а тебя потоком сносит толпа. Но возможен и второй вариант: ты сам пробиваешься сквозь толпу. В первом случае транзит пассивный, во втором активный. Кочевники — это активные транзитники. Жители полисов и портов — пассивные.
Сегодня никто никого в степи не грабит, но транзитная суть юга остается неизменной. Порты, курорты, «ворота Кавказа», воюющий Донбасс. Везде движуха.
На севере России тоже есть транзит. Москва транзитный город. Но наш южный транзит, в отличие от северного, очень сильно зависит от личных отношений. Ибо, транзит юга — это преобладание частного над общим, клиента над толпой.
Чтобы было понятно, приведу две ситуации.
1. Человек едет на работу. В общественном транспорте он сталкивается с большим количеством людей, толкается, просит передать за проезд. Контактов много, но он от них независим.
2. Человек приезжает на работу. Он обслуживает клиентов в ресторане, принимает заказы, объясняет меню. Контактов тоже много. Но это уже совсем другая ситуация — тут чаевые.
Так вот, южная транзитность — это второе. Это когда все контакты значимы. Когда каждый встречный человек — потенциальный клиент. И к нему нужен оригинальный подход.
Люди сервиса есть везде, но на юге таких людей больше. Эта диспропорция формирует у южан иную социальную доминанту. Она выражается вопросом: «Что я с этого поимею?» Человек юга при встрече с новым всегда будет просчитывать ходы для приобретения выгоды.
Юг — это вечный кордонНаш причерноморский юг — это вечная и бесконечная граница. Суши и моря. Леса и степи. Это постоянное взаимодействие с купцами, туристами, бандитами, вражескими армиями. Это гибкость и стойкость одновременно, «хитрозадость» и «героизм» в одном флаконе.
Наиболее типичный пример парадоксального сочетания жертвенного героизма с бытовой хитрозадостью дает Севастополь.
Мы сами не отдаем себе отчет в том, насколько интересен наш город. С момента основания он формировался сразу по двум направлениям — торгашескому и героическому. В основе героического лежал флот, в основе торгашеского — торговля при флоте.
Сегодня об этом говорить не принято, но первыми невоенными жителями Севастополя были «презренные торгаши» — купцы, приказчики, менялы, толмачи. Они сформировали гражданскую слободу. Не было бы их — не было бы ни города, ни флота, ибо флот надо было кормить, одевать, обеспечивать смолой, парусиной.
Эти два направления дожили в Севастополе до наших дней. Причем, если раньше торговое и героическое существовало в городе независимо друг от друга, то со временем оно намертво срослось воедино, что хорошо видно по современным севастопольцам.
В мирное время севастополец может быть хитроват и мелочен, показушно честен и лицемерно дружелюбен. В мирное время он слегка хохол, ибо жадноват; немножко грек — любит поторговаться; немного венецианец — дипломат в отношениях; немного араб, ибо вы для него всегда «лучший друг»; немножко китаец — невозможно понять, что у него на уме. Но если в город приходит большая беда, этот хитрозадый арабо-виницанский хохлогрек-китаеза мгновенно становится типичным русским человеком: бросает все, и идет умирать за Родину.
Я как-то спросил одного бизнесмена-ополченца в феврале 2014: «А ты не боишься, что бабки потеряешь на переходе с Украины в Россию?», на что он отвечал: «Да и хрен с ними. Надоело все. Я давно революцию жду. Наконец-то этот день наступил». А сам — торгаш торгашом, выгадывает копейку на чем только можно.
Обратное преображение у севастопольца проходит тоже почти мгновенно. Как только город отстояли и впереди замаячила мирная жизнь, севастополец очень быстро к ней возвращается, прихватывая с блокпостов покрышки для гаража и мешки с песком для дачи.
О даче севастопольца надо говорить отдельно. Дача севастопольца — чрезвычайно интересная веешь. По ее содержимому можно изучать историю города. На даче севастопольца вы можете найти все что угодно, вплоть до ходовых рубок списанных военных катеров. Ибо, а как не взять, если оно само просится в огород? «Немного хохол» своего не упустит.
Славянский КавказЕсть у нас, южан, одно качество, которого недостает северянам. А именно: мы уважаем своих предков.
На практическом уровне это выражается в том, что мы боимся своих родителей и своих начальников (как эквивалент родителей). И как следствие, мы их почитаем.
Украина, которая всегда на нас сильно влияла, в этом смысле похожа на Кавказ. Патриархальный сельский украинец до седых волос боится отца и мать, держит с ними почтительную дистанцию. Приятель рассказывал, что его отец, родом из Хмельницкой области, свою, уже совсем старенькую маму называл в селе на «вы», обращаясь к ней примерно так: «Мамо, ходите до залу, картина йдэ» (по телевизору начинался фильм). К бригадиру в селе было почтительное уважение, почти как к батюшке в церкви.
Уважение к старшим — наш социальный рефлекс. У нас, на юге, он имеет древнейшие корни и происходит от смешения разных патриархальных культур – степных кочевников, сельской украинской, казачьей и кавказской. Какой-то журналист удачно назвал Севастополь «русским Кавказом», имея в виду сочетание клановости, субординации и нормативности. Просто на Кавказе это сочетание воплощают джигиты, а у нас — наверное, образ моряка.
Если что — молчать не будем
Мы, южане, темпераментны в своих чаяниях. Мы более горячо и искренне реагируем на мир. У нас обостренное чувство социальной справедливости. «Вечевое буйство русских городов» — это о нас.
Помните митинг 23 февраля 2014 года на площади Нахимова? Моя знакомая девушка туда с новорожденной дочкой пришла, Чалого поддержать.
- Дура, — говорю, — а если теракт?
Она ответила:
- Чего ты пристал? Я живой человек. Я участвовать хочу. Ясно тебе?
Мы — севастопольцы, черноморцы, южане — всегда участвуем. Даже если не очень хотим. В таком месте мы живем, такова наша историческая судьба, таковы мы сами. Ну а то, что мы при этом еще хитроваты и тароваты, масти никогда не портило. Важно то, что мы не молчим.
Предыдущие материалы серии:
Путевые заметки: Прощание с Донбассом