Чтобы понять, что такое голуби семидесятых, надо провести параллель с днем сегодняшним. Голубятня тогда — это как гараж сегодня, который батя отдал своему сыну под байк. А хороший почтовый голубь — это и есть байк.
Хотя метафора все равно неполная. Байк — он для дела может быть использован. А голубь нет. Голубь — это для души. Это романтика в ее чистом воплощении. Это мечта полета, которую вместо тебя воплощает твой голубь. Это восторг живого существа в твоих руках, тебе преданного и тобою любимого. Это твой мальчишеский статус и твоя мальчишеская карьера, ибо чем больше у тебя высотных почтовых голубей, которые возвращаются на твою голубятню, тем ты авторитетнее.
Статус у именитых голубятников был такой, что современные депутаты и бизнесмены будут нервно покуривать в углу. Голубятников знали все. Они были нашими местными знаменитостями. Запуск голубей ждали как салюта на праздник.
Я помню, как соседский мальчик кричал отцу с улицы в открытое окно:
- Папа, быстрей. Повар почтовых запустил.
На его крик повысыпало полподъезда. Толстые тетеньки в засаленных фартуках, мелкие девчонки.
И мы долго стояли и смотрели, как голуби в небе уходят в точку. Хороший почтовый голубь должен был уйти в точку.
Повара мы не любили. Завидовали его славе, но не любили. Он торговал голубями. А мы мечтали их просто разводить.
Мое причастие к голубиной жизни началось со случая.
На раму моего балкона сел кирпичный голубь с белым хвостом и стал ворковать. Так я познакомился со Ступой — пацаном с соседней улицы, который купил у Повара голубей на разведение. Один из ступиных голубей ко мне и залетел. И Ступа пришел его ловить.
Голубя мы так и не поймали. Он вспорхнул и улетел в небо, ища свою старую голубятню, где он родился. А Повар назад Ступе этого голубя так b не отдал. Сказал, что оторвал ему голову, чтобы не кормить задаром уже не принадлежащую ему птицу.
Мы в это не верили. Мы были уверены, что Повар в очередной раз этого голубя кому-то перепродал.
Каждый день я приходил к Ступе во двор. Мы брали голубей в руки и вбрасывали в дверь голубятни. Мы приучали их к новому дому.
Мы со Ступой так сдружились, что ни одна голубиная новость мимо меня не проходила. Однажды Ступа разбудил меня рано утром. Открыв рукой окно, сообщил мне «сенсацию»:
- Красный с серым спарились!
Все утро мы рассматривали красного с серым, гадая какого цвета будут пискуны.
Наша голубиная жизнь закончилось так же неожиданно, как и началась.
Каждое лето к нам во двор приезжала длинноногая смуглая девчонка с таинственным именем Ванда. И мы, мальчишки, каждый год в нее влюблялись. Ванда крутила нами как хотела. А последним летом она придумала игру: целоваться в губы. Происходило это в заброшенном сарае. Поцеловаться с Вандой мог любой. Но он должен был выполнить условие: не целоваться больше ни с кем и никогда. Иначе — месть!
Подошла очередь Ступы. Ступа долго не выходил из сарая. Наконец, он, раскрасневшийся, вывалился оттуда — взъерошенный, с расстегнутой рубашкой. Долго ни с кем не разговаривал, таинственно улыбался «про себя», а потом признался мне шепотом:
- Вот это дела-а-а! Там тако-о-о-е было!
Что там у них было, я даже представить себе не мог, но в сарай, не пошел, опасаясь мести. У меня была девочка, с которой я уже целовался.
Ступа был так заколдован Вандой, что готов был выполнить любую ее прихоть. Однажды она попросила показать голубей. Потом Ванда уточнила: не всех голубей, а белую голубку, купленную недавно. У Ступы был день рождения, и они с отцом купили голубку на птичем рынке, в городе, за огромные по тем временам деньги — за пятнадцать советских рублей. Голубку в полет не выпускали. Первое время нельзя. Может улететь.
Ступа вытащил голубку. По примеру старых голубятников поцеловал ее в клюв и бережно передал в руки Ванды.
- Только не сжимай ее сильно. Она нежная.
Ванда взяла голубку, подержала и потом неожиданно разжала руки.
Голубка загудела гнутыми крыльями и взмыла в небо. А за ней — еще трое из голубятни.
Отец со Ступой несколько дней ездили по городу — искали голубей, но тщетно.
Ступа сник. Все реже стал ходить в голубятню и ни с кем не разговаривал. Потом наступила осень. Оставшихся голубей раздали, загаженную голубятню кто-то утащил к себе.
На этом закончилась наша голубиная эпопея. Ванда в Севастополь больше никогда не приезжала.
Мода на голубятни просуществовала да начала восьмидесятых. Потом началась перестройка, и людей стали мучить совсем другие проблемы.