Самолет был, разумеется, с символикой Третьего рейха — как и вся немецкая техника тех лет, фотографии которой миллионами разошлись по историческим, архивам, советским газетам и кинофильмам, включая «Семнадцать мгновений весны». Другим этот самолет быть просто не мог. Тем не менее деяние комментатора квалифицировали по части 1 статьи 20.3 КоАП РФ «Публичная демонстрация нацистской символики, а также символики и атрибутики, сходной с нацистской до степени смешения».
Читая об этом в СМИ, невольно задаешься вопросами: «А что за фото он там разместил? Просто разместил или что-то еще написал? Пропагандировал? Радикально высказывался?». В официальных релизах ничего об этом нет.
Я давно хочу понять, что значит «публичная демонстрация», «разжигание межнациональной розни» и «оскорбление чувств верующих». А моя мать, учитель истории, может показывать на уроках фотографии военных лет, изображающие Гитлера, солдат вермахта или оккупированных городов с немецкими знаменами? Или ее тоже за это оштрафуют?
И еще вопрос: что такое «рознь»? Почему у нас можно, не стесняясь в выражениях, указывать гражданам сопредельного государства на их необразованность и политическую недальновидность? Почему можно публично высмеивать президента декларативно дружественной нам страны, находящегося на другом континенте (у нас даже рекламные билборды с его участием выпускают)? Ведь все эти высказывания ничуть не менее оскорбительны, чем реплики в сторону выходцев с Северного Кавказа или высказывания представителей других народов РФ в адрес русских.
Или взять запрет Роскомнадзора на упоминание в СМИ радикального способа решения личных жизненных проблем. Столкнулся человек с трудностями и решил в прямом смысле выйти из нее, не сохранившись. Почему нельзя рассказать об этом? Потому, что свобода распоряжения собственным телом — единственная свобода, которую у человека нельзя отнять?
Подозреваю, что это просто такой способ управления. Берешь максимально расплывчатые формулировки, нестрогий контроль выполнения и стихийную, но жестокую кару, смешиваешь все это в тазике — и применяй потом «правосудие» выборочно, к тем, кого сочтешь нужным наказать.
Все эти смутные законы и ограничения появились у нас не в одночасье. В советское время их было много, но при этом было четкое понимание, что можно и что нельзя. В 90-е можно стало все абсолютно. Запреты начали снова копиться со второй половины нулевых, по мере нарастания проблем в отношениях государства с внешним миром и собственными гражданами. Пугавшего многих возвращения «советской» цензуры не произошло — ведь для этого нужна четкая идеология, а ее нет. Но как раз по причине ее отсутствия произошло нечто худшее. У нас возникла «цензура без идеологии», позволяющая толковать что угодно и как угодно.
Сегодня я уже не уверен, что могу работать, не нарушая какой-либо запрет. Я не знаю, смогу ли я теперь проиллюстрировать материал к юбилею Юлиана Семенова кадрами из фильма о Штирлице. Или выложить к 22 июня архивные фото оккупированного Крыма. Или опубликовать фоторепортаж о бесчинствах современных неонацистов на Украине — ведь их символика «сходна с нацистской до степени смешения». Или все-таки не сходна? Или не до смешения? Или до смешения — но не с нацистской? Или это вообще не «символика»?
Все это не смешно. Я не знаю, кто у нас это решает, на основе каких инструкций, кому звонить, как долго ждать ответа. И никто из моих коллег не знает.
Мне хотелось бы знать, что и как я могу писать о фактах и идеологиях прошлого, о малых и больших народах, о верующих и атеистах, о ветеранах и прочих группах. Чтобы не посеять ненароком рознь между богатым педофилом-евразийцем и бедным пацифистом-огнепоклонником. Выпустите хотя бы методичку, что ли.