— Считается, что, голосуя за самую красивую, люди за внешностью человека видят судьбу, его поступки. В случае актрис — сыгранные ими роли. Россияне отдали первое место вам. Знают ли они настоящую вас?
— Ну конечно же. Я же то, что делаю, делаю по-настоящему. Бывает что-то очень красивое, а внутренне отталкивает. Или наоборот. Это же совокупность — образ на картинке и результат работы, когда ты знаешь, что человек сделал хорошего, а что плохого. Каким бы красивым ни был преступник, разве можно сказать, что тебе нравится этот человек, проголосовать за его внешность?
— А вам часто встречались красивые преступники?
— Конечно. Но и преступления — разные. Есть экономические, есть общекриминальные, когда молодые ребята оступаются. Например, украли у кого-то мобильный телефон. Или отмошенничали этот телефон. Ну, оступились! Но продолжают быть людьми. Что бы с человеком в жизни ни случилось, он все равно остается человеком. Есть люди, для которых криминальная жизнь — романтика, смысл существования. Украл, сел, вышел, украл, сел… Это образ жизни уже. Но нельзя к ним относиться с ненавистью. К ним тоже надо относиться с уважением. К тем, которые находятся в клетке, за решеткой.
— Почему?
— Потому что это тоже судьба. Они свой крест несут. От тюрьмы и от сумы не зарекайся, говорят. Преступники бывают внешне красивыми. Разное может подтолкнуть человека к преступлению — жизненная ситуация или бесы.
— А вы верите в бесов?
— Нет. Это я подобрала неправильное выражение. А надо было сказать — «нечистая попутала». Но бывает же так: что-то сделал, обернулся назад и пожалел. Что-то плохое внутри сидит и — бах! — к плохому и подталкивает. Я образно говорила, конечно, веры в бесов у меня совершенно нет.
— А у вас у самой были такие состояния, когда что-то — бах! — подталкивало к плохому?
— Такое, после чего я думала: «Зачем я это сделала?» Ну конечно. Утром собираешься, дома кавардак, а всех надо успеть отправить в школу, на работу, и ни с того ни с сего на ребенка как наругаешься. Потом в машине на работу едешь, думаешь: «Вот это зачем?» Переживаешь, что неправильно поступила.
— То есть вы не неумолимый рок и можете пожалеть даже человека за решеткой?
— Когда приезжаю в следственный изолятор, в колонии наши, то вижу людей, многие из которых болеют или мучаются: у кого-то ребенок родился, а он его не видел, или родители заболели, а он не может им помочь… А! Вот, кстати, хороший пример. Перед Пасхой и девятым мая один подстражный направил мне из СИЗО просьбу. А я как раз там проводила личный прием подстражных. И вот он написал мне письмо: «Уважаемая Наталья Поклонская, — она делает паузу, как будто хочет убедиться, что ее слушают, — я поздравляю вас и ваш коллектив с наступающим Днем Победы и прошу, чтобы вы мне направили по возможности георгиевскую ленточку. Я нахожусь в изоляторе и не могу поздравить ветеранов, а у меня два деда воевали. Хотелось бы мне, чтобы душу грела эта ленточка. По возможности направьте». Cкажите, как не выполнить просьбу человека, который находится там и просит, чтобы ему душу согрела георгиевская ленточка? Конечно, мы собрали георгиевские ленточки, пасочки ими обвязали и направили в СИЗО. Каждому, и ему в том числе. Я делаю свою работу, я поддерживаю обвинение в судах. А работу свою делать надо справедливо, четко, — произносит нежным голосом, твердо отстукивая слова по столу, — жестко, но не перегибать. Потому что они тоже люди. Им надо помогать.
— А если бы он попросил желто-голубую ленточку? Если бы она ему грела душу, вы бы отправили?
— Конечно, нет. Георгиевскую ленточку — да.
— Почему?
— Желто-голубую? А что это за ленточка? Если ему нужен желто-голубой флаг, то пусть едет в ту страну, где он реет.
— Но есть люди, которые по-другому относятся к желто-голубой ленточке, верят в нее.
— Пусть. Это их право.
— То есть не отправили бы?
— Не отправила бы. Если бы меня попросили фашистскую свастику отправить, я б ее тоже не отправила. Или нож, ключи от решетки. А желто-голубая ленточка никакого отношения к празднику Победы не имеет. Почему я отправила георгиевскую? Потому что… — набирает вдох, — День Победы. Потому что… праздник. Мы… все… вместе… обязаны нести и передавать память о нем, чтобы не забывали, почему мы сейчас все живем. И если человек, который находится в СИЗО, это понимает и поддерживает, то это хорошо. И это не вырвать, не забрать, не отнять, не продать… И не купить!
— Вы сейчас испытываете серьезные эмоции, как мне кажется?
— Конечно. А я — не робот.
— И вы считаете, что и у отъявленного преступника есть душа?
— Да. Только вопрос, что за душа.
— Отправившись писать рапорт об увольнении в украинскую прокуратуру в Киеве, вы надели на себя георгиевскую ленточку. Это так?
— Да.
— Это так наивно.
— Почему? Это не наивно. Это просто надо пережить. Почему я надела георгиевскую ленточку? Киев — великолепный город. Каштаны, Киево-Печерская Лавра. И Днепр этот красивый. Ревучий Днепр. Днипро. «В бой идут одни старики», там пели эту песню… Когда начался Майдан, мы в прокуратуре не успевали писать справки о людях, которые были убиты на Майдане. Потом все эти маски, захват генеральной прокуратуры, покрышки горелые, этот постоянный бой в барабаны, щиты об асфальт. Этот голос в громкоговоритель… Я никогда не забуду картавый голос Парубия. Он непосредственно отдавал приказы, куда какая сотня направляется, куда и кому стрелять. Стрелять! По живым людям стрелять.
— Вы там были?
— Да. Я как раз возвращалась из храма в Крещение, девятнадцатого января. Ходила воду освящала. И георгиевской ленточкой я хотела доказать… — говорит сквозь зубы, — а было чувство, что мир просто взял и перевернулся… что наши ценности, на которых мы выросли, все это уходит куда-то. На первый план выступает какое-то бе-зо-бра-зие. Мракобесие. Вот — мракобесие! Ярче не назовешь. И эти черно-красные повязки на руках… Все это побеждает. Они приходят в прокуратуру генеральную, выгоняют наших солдат из внутренних войск, которые стояли на турникете, пропускали нас. Их уже нет, вместо них «Правый сектор» с черно-красной повязкой, с дубинами, с автоматами. Просто чистейшая двести шестьдесят третья УК Украины! И вот они стоят в генеральной прокуратуре и наблюдают, как мы заходим на рабочее место. А я в эти месяцы старалась ездить к родителям в Евпаторию. И когда ехала из Симферополя, то по дороге (а мимо не проедешь) я видела памятник героям-десантникам. И на руке у десантника — огромная георгиевская лента, ее ветер развевает. Для кого-то, может быть, это мелочь, но на самом деле она греет душу! Это же памятник нашим погибшим фронтовикам… сколько их там полегло наших. Георгиевскую ленту живые повязали, и мне это грело душу. Конечно же, я участвовала в митинге за референдум в Евпатории. Сама ехала в автоколонне, и на антенне моей машины была георгиевская ленточка. Ее я и привезла в Киев. И вот прихожу я на работу в Киеве, а эту ленточку повесила на пиджак, на нагрудный карман.
— А «Правый сектор»?
— А «Правый сектор» подумал, что я в неадеквате. Я тоже ждала, что сейчас будет какая-то реакция. «Но я им отвечу! Вот пусть только попробуют мне что-то сказать, эх, я им отвечу!» — сжимает кулак. — Может, и была в этом какая-то наивность… Но, знаете, мне было так обидно-о. Так противно-о. Я здесь работаю, я — сотрудник прокуратуры. И какой-то преступник, который думает, что он — герой революции, будет мне указывать. Пусть только попробует! Но они посмотрели на меня и ничего не сказали. Я понимала, что иду за память своих… а фронтовиков чужих не бывает. Все фронтовики, которые погибли… они же за нас. Они — на-ши. Они же не выбирали, как и где им погибнуть. И они на нас смотрят. А мы кто после этого? На Украине люди, наверное, немножко заболели.
— Многие побывавшие на Майдане говорили, что там — воздух свободы, и они им дышали. Восторг захватывал людей с первых минут.
— Ха-ха.
— Почему вас не захватил всеобщий порыв? Люди ведь, как говорили, вышли за справедливость, против власти, которая их давила.
— Да, вначале они произносили эти лозунги. Но я могу вам ответить цитатой из Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия».
— Но почему вам нужна Россия? Вы же жили на Украине?
— А в душе я — Россия. И Украина в душе была Россией. Крымчане считали, что живут на Украине, по бумагам были украинцами, но на самом деле не было ничего подобного. Когда я приехала в Киев, я просто мучилась, это ужас, пока привыкнешь печатать на украинском! Я думаю на русском, перевожу на украинский, потом хожу, прошу, чтобы мне текст отредактировали. А жители юго-востока? Они что, не имеют права заявить, что хотят вернуться в Россию? Имеют право. Право на самоопределение прописано в Европейской конвенции по правам человека. Так в чем проблема? Какая Украина? Украина — великолепная страна. Добрая страна, певучий язык. Венки, песни. Но вы посмотрите, что вы сделали с ней!
— Многие считают, что это сделала с ней Россия…
— А у них это всегда так. Если что-то где-то происходит, то все сделала Россия. Как в анекдоте: «Кто напортачил? — Невистка».
— На Украине вас считают предательницей. Что вы на это скажете?
— Предательница ли я?
— Нет, я вас не считаю предательницей. Что вы скажете украинцам, которые так о вас думают?
— Я бы им посоветовала вспомнить, кого они сами предают сегодня. И кого они убивают. И кого поддерживают. И кого направляют на войну в Донбассе. Я бы посоветовала хотя бы один раз поинтересоваться, сколько детей искалеченных осталось без мамы и папы. Я ездила к одной девочке. У нее мама и папа в машине ехали, погибли под артобстрелом, а она осталась в живых, но ей сделали серьезнейшую операцию — вместе части черепа пластину вставили металлическую. Она в Крыму реабилитацию проходила. Я к ней подошла, она такая перепуганная. А я с зайцем и конфетами… Она меня спрашивает: «А мама с папой рядом же?» — «Конечно же, рядом! Конечно! Рядом они, всегда с тобой». Она на меня посмотрела, а это не взгляд десятилетней девочки, это взгляд тридцатилетней женщины. Пусть ей ответят. Кто вообще давал им право? Почему они не могут посмотреть ветеранам в глаза? Почему ветераны не могут выйти и нормально отпраздновать День Победы?
— Вам ответят, что ветераны выходят и празднуют День Победы.
— Но почему в присутствии ОУН-УПА? И вот когда они ответят на эти вопросы, то поймут, что за молчанием и Бога предать можно. Нельзя предавать молчанием. Если вы так боитесь высказываться, то хотя бы не переключайтесь активно на ту сторону. Это как-то… не совсем порядочно.
— А если бы вы не уехали из Киева, вы думаете, что не переключились бы, не начали подстраиваться?
— Нет. Я же рапорт написала. Я не думала, что когда-нибудь снова буду работать в прокуратуре. Попрощалась со своей карьерой. Смотрела на свою форму прокурорскую в Киеве и думала, что, к сожалению, больше никогда ее надеть не смогу. У меня уже было отвращение. Как можно надеть эту форму? Противно! Чтобы в ней поклоняться нацистам, пришедшим во власть? И не пришлось бы мне оставаться в Киеве потому, что я крымчанка. Они говорят, что какое-то мое имущество там арестовали. А у меня там никогда ничего не было. Я не магнат, не олигарх — я просто работала. А здесь у меня дом, мама, папа. И за родину я бы стояла до конца.
— Почему вы такая наивная?
— В чем?
— В искренности.
— Искренность — это хорошо. Московской интеллигенции не хватает этого качества. Я бы им пожелала быть искренними и честными.
— Московская интеллигенция над вами смеется.
— Смех — это хорошо. Смех продлевает жизнь. Я надеюсь, что они продлили себе жизнь.
— Например, над вами много смеялись девятого мая. Вы вышли в Бессмертный Полк с иконой Николая Второго. Говорили: «Я вышел с фотографией деда, и Поклонская вышла с фотографией деда — Николая Второго».
— Я не слепая. Я все это видела.
— Вас это задевает? Что вы чувствуете, когда это видите?
— Да что я могу чувствовать… Наверное, сожаление к этим людям, которые до такой степени зациклились на своей интеллигентности, что не могут увидеть чего-то другого. Но приходит время, и люди понимают что-то другое и раскаиваются.
— А в чем им нужно раскаяться?
— Я не говорю, что они должны… Просто у всех бывает так в жизни: человек сначала не понимает, что кого-то обидел, неправильно сделал, а пройдя через некоторые обстоятельства меняется, оборачивается назад и видит — неправильное было.
— Кто ваш отец по профессии?
— Он тринадцать лет проработал на шахте в Луганской области. Каждый день в четыре часа в нашу деревню приезжал шахтерский автобус, он привозил с работы отцов. И мой папа, как все, был весь в саже. Мама его встречала борщом. Это была очень почетная работа — шахтер. У нас в деревне почти у всех папы шахтеры. Я гордилась папой. И горжусь. И буду гордиться. Потому что… Потому что он мой папа.
— Ваша семья прилагала усилия к тому, чтобы вы пошли учиться?
— Я сама выбрала специальность. Еще в девятом классе. Я увлекалась всеми предметами, которые были связаны с юриспруденцией. Хотела помогать людям. Добиваться справедливости, что ли.
— А почему тогда не стали адвокатом?
— Потому что у меня была тяжелая ситуация с трудоустройством. В две тысячи втором году я закончила университет. Попасть в прокуратуру было очень сложно, знакомых и родственников в органах у меня не было. Я еще на четвертом курсе пришла в прокуратуру Евпатории проситься на практику на общественных началах. Мне все было так интересно, я просила следователей: «Ну возьмите меня с собой на место преступления!» И до того дошло, что они стали меня одну отправлять на осмотр места преступления. Я все записывала, все исполняла. Мне по душе это было. Когда я окончила университет, то два месяца не могла устроиться на работу. Ездила в прокуратуру Евпатории, просила взять меня. Оттуда меня отправили в Симферополь, там начальник кадров говорит: «Пиши заявление, мы тебя рассмотрим в порядке очереди». Я написала заявление и думаю: «Ну все, меня никто не возьмет». Уже хотела идти на телеканал «Марион» в Евпатории. Журналистика как-то переплетается с юриспруденцией, тоже общение с людьми… И вот когда я потеряла надежду, мне позвонили из управления кадров прокуратуры автономной республики Крым: «Езжай на собеседование в прокуратуру Красногвардейского района. Если прокурор даст добро, пойдешь к нему на стажировку». Я помчалась. Это было шестнадцатого декабря. Никогда не забуду тот день потому, что было очень холодно… Села на электричку, поехала, прошла собеседование, устроилась на стажировку, потом прошла аттестацию и была назначена на должность. Вот так судьба распорядилось.
— Наверное, тогда вы и помыслить не могли, что станете прокурором всего Крыма?
— Не могла! Вот на самом деле говорю, не могла даже подумать. И когда я сидела у Сергея Валерьевича (Аксенова, сейчас главы Республики Крым. — Прим. «РР»), я приехала к нему восьмого марта, то ничего этого еще не знала. Он говорит: «У нас уже есть первое лицо в прокуратуре. Если что, замом пойдешь?» «Мне кем угодно пойти. Главное — возьмите. У меня много информации из генеральной прокуратуры Украины. Я расскажу! Лишь бы их сюда не про-пус-тить! Сергей Валерьевич, вы даже не представляете себе, что там творится». А он сидит и говорит: «Почему же не представляю? Представляю». — «Нет, вы не представляете». На следующий день он позвонил и говорит: «Тот человек отказался. Наталья, пойдешь первой?» «Конечно, пойду». «Ну, все тогда. Давай, езжай в Симферополь». Я села в машину и поехала в Симферополь. Потом меня представили на президиуме госсовета. Затем сессия, работа… Но в тот момент я не думала: «Ух, прокурор автономной республики Крым!». Все было в горячке. Я пошла бы кем угодно, хоть милиционером, лишь бы цели достичь! А целью было не занять должность прокурора, а Крым обезопасить. Чтобы тут не получилось того, что получилось в Киеве. Целью было провести референдум.
— Я сейчас вас слушаю и пытаюсь поставить себя на место несогласных с присоединением Крыма к России. Мне бы пришлось вас бояться.
— Почему?
— У вас есть позиция, и настолько жесткая, что она немилосердна по отношению к тем, кто думает иначе. Думай я иначе, я бы не хотела иметь такого прокурора.
— Но прокурор — это не выборная должность… И я не могу назвать свою позицию такой, — дальше она произносит слова медленно, с паузами, обдумывая каждое, — которая… будет… ущемлять… интересы… людей… думающих иначе. Нет, не будет. Но она будет ущемлять преступные интересы тех правонарушителей, которые попытаются сделать что-то антигосударственное. Я же прокурор.
— То есть с вами невозможно договориться?
— О совершении преступления?
— О том, чтобы вильнуть в сторону, не выходя за рамки закона.
— Вильнуть? Нет. У нас уже отвиляли в Украине. Так отвиляли, что до сих пор разбирают.
— Вас когда-нибудь ударяли?
— Физически?
— Да.
— Начальник службы безопасности моей охраны запретил мне отвечать на этот вопрос.
— Вам не страшно быть такой жесткой?
— Пусть боятся те, кто должен бояться. А мне не страшно. Мне пишут периодически, что голову отрежут. Ислямов кричит: «Ее ждет судьба Каддафи! И Саддама Хусейна!» Но это говорится от безысходности, от беззащитности и от слабости. Не от лица настоящего мужчины. Не по-мужски и как-то совсем некрасиво.
— У вас на столе портрет Николая Второго. Почему?
— Это наш государь. Но это тема для долгой беседы. Вы хотите?
— Нет. Что-то случилось, связанное с ним?
— Это очень личное.
— Помните, еще в начале своего назначения вы делали заявление для прессы. Было очень много прессы, и потом из вашего выступления нарезали…
— Клип?
— Да. Кажется, вы очень волновались?
— Конечно, волновалась. А ну-ка попробуй… У меня никогда не было практики общения с журналистами. Вы представьте, захожу я в прокуратуру, в это здание, где мы сейчас находимся. Все опечатано, холодина, хоть и март месяц. Никого, двери разбиты. Мне надо было собрать людей. Создать свой авторитет, чтобы люди за мной пошли. Чтобы их защитить. Ведь все было непросто. Моих людей было восемьсот четырнадцать. Практически каждого обзванивали из генеральной прокуратуры Украины, предупреждали, если за мной пойдут, то их посадят в тюрьму. Мне тоже звонили мои бывшие коллеги, некоторые из добрых побуждений. Говорили: «Наташа, ну ты совсем сумасшедшая. За тобой уже конвой выехал. Вот тут рядом стоит Николай Михалыч, он говорит, если ты сейчас покинешь территорию, то это будет расцениваться как добровольный отказ от дальнейшей преступной деятельности. Тебя помилуют». «Спасибо за помощь. Но ты передай Николай Михалычу, что я отсюда никуда не уеду. Если хотят, пусть сами приезжают. Мы их примем».
— А если бы все закончилось иначе? Если бы за вами действительно приехали?
— Ну и что? Мы бы дали отпор! Мы стоим на страже закона. Мы обязаны были сделать только одно — не написать законы референдума, а дать возможность людям прийти на референдум и сказать что думают — где они хотят жить. Но видите, они знали, что крымчане однозначный выбор-то и сделают, поэтому боялись. На каждого осуществлялось давление. Мне писали на электронную почту, что я преступница и мне уже вынесено обвинение. И если вдруг кто-то из сотрудников начнет выполнять мои указания, то они автоматически тоже станут преступниками… Поэтому мы все находились в какой-то горячке, когда уже ничего не чувствуешь. Вот не чувствуешь уже ничего постороннего. Боли не чувствуешь. Ты пр-росто должна выжить, — цедит сквозь сжатые зубы. — Ты должна с-сделать. Ты должна спасти… Однажды моя сестра родная… Ее сыну было десять лет, он катался на прицепе, и прицеп этот на него свалился и рассек щеку полностью. А прицеп тяжелый. Лена, сестра, подбежала, и этот прицеп вот так подняла, — Поклонская сжатым кулаком, со сжатыми губами поднимает сейчас свой невидимый прицеп. — Потому что это же ребенок. Надо его спасать. Вот такое состояние у меня во время выступления перед прессой было. И мускулы, конечно же, были скованны. Потом много писали об этом… Но я не думала, как я буду выглядеть, хотя не спала ночь, а поехать домой в деревню времени не было, туда ехать минимум час. Я не могла себе такого удовольствия позволить. Но ты понимаешь, что на тебя, наверное, будет смотреть весь мир. И нужно показать силу, хоть я и девушка с миловидной внешностью. Во мне действительно собралась вся внутренняя сила, она свела мышцы, и так я выступала перед прессой… А когда из этого нарезали клип, я боялась его смотреть. Дочка сказала: «Мама, я тоже хочу, чтобы меня называли Няшей!» — «Настя, а маме это не нравится!».
— Откуда появилось это буквосочетание «няш-мяш»? Вы его первоисточник?
— Говорят, Няша — это что-то хорошее, доброе… Журналисты с телеканала «Россия» задали мне вопрос: «Как вы расцениваете то, что вас называют “няш-мяш”?». А я ответила: «Никаких “няш-мяш” не будет. И я это докажу своей работой». То есть я просто повторила это слово за журналистами.
— А если бы все же пришлось за свою позицию умереть?
— Несмотря на угрозы, я буду делать все, что делала. Пусть они лопнут от своих угроз.
— И вы знаете, что, скорее всего, в Европу не поедете?
— Да ради Бога. Пусть они к нам приезжают.
— Что сейчас происходит с крымскими татарами? И почему вы сами делали заявление в меджлисе?
— Сейчас происходит становление республики Крым. У меня еще не укомплектована полностью была прокуратура. И там, где вопросы самые сложные, я предпочитаю сама идти вперед потому, что за мной такая силища, — потрясает кулаком, — что мало кому-то не покажется. Все, что сделано прокуратурой, — это результат нашего совместного труда. Мой коллектив — настоящие офицеры. Я сама зачитывала обвинения Чекозу (очевидно, имеется в виду радикальный активист меджлиса, бахчисараец Ахтем Чийгоз - прим. ред.), Чубарову. Это позиция прокуратуры, и я ее озвучиваю.
— А все же татары приняли уже мысль о том, что теперь они россияне?
— Крымские татары тоже приходили на референдум. И, вообще, крымские татары — такой же народ, как и любой другой. А вот Ислямов, Чубаров, Джемилев — это такие личности… Крымские татары добропорядочные, трудолюбивые и миролюбивые. Они сами уже кричат: «Слушайте! Хватит уже спекулировать нашей темой! Ну депортировали нас. Так всех депортировали — украинцев, греков, русских и немцев». Есть памятные даты. И люди правильно делают, что чтут память. Потому что это уроки нашей истории. И мы должны сделать из них выводы, чтобы не повторить трагических событий. У нас тут двадцать пять национальностей в Крыму — и все живем в мире. Все нормально. А эти спекулянты сидят в Украине и ездят рассказывают про ущемление. Пользуются этой тематикой… Но проблемы как таковой тут нет. У меня в прокуратуре знаете сколько крымских татар работает? Довольно много. Татарин — старший помощник по вопросам исполнения законодательства в сфере исполнения наказания. Татарин — старший помощник по поручениям. Мы не делаем разграничений по национальному признаку. И нельзя этого делать. Нельзя давать льготы одному народу в ущерб другому. Мы все равно один народ. Чубаров, Джемилев, Ислямов — эти личности совершают диверсии, создают вооруженные батальоны «Аскер», «Наримана Чеоимджихана» (очевидно, имеется в виду крымско-татарский политик начала ХХ века Номан Челебиджихан - прим. ред.). С «Серыми Волками» сидят и рассуждают, как они будут Крым завоевывать. А это те «Серые Волки», с которыми борется весь мир как с террористической организацией. Это они подстрелили нашего летчика в Сирии. Ну о чем здесь можно говорить?
— Какие задачи крымская прокуратура сейчас видит основными?
— Все актуальные задачи, поставленные президентом. Все актуальные задачи, поставленные генеральным прокурором Российской Федерации. И то, что мы здесь сами определяем актуальным. В Крыму актуальны сфера земельных правоотношений, сфера регистрации имущественных прав. После перехода не сразу сформировалась регистрационная система имущественных прав. Существовала и по-прежнему существует мошенническая схема завладения земельными участками по старым госактам. Или поддельным. Актуальны охрана культурного наследия, межнациональные отношения, борьба с экстремизмом и терроризмом. Вам, наверное, известно, что на сегодняшний день у нас шестеро обвиняемых и четырех подозреваемых по двести пятой статье. Это участие в местных ячейках террористических организаций, таких как Хизб ут-Тахрир. Они раньше были разрешены в Украине. А когда стали работать российские законы, конечно же, эти организации были признаны террористическими. Решением Верховного Суда Российской Федерации. Главные организаторы уехали на Украину и сидят там с Ислямовым. А ячейки остались на местах. И из исполнителей их члены превратились в организаторов. То есть они собирают людей, читают им лекции, книги, внесенные в список экстремистских. Делают они это в таких полуживых зданиях. В сторожках заброшенных. В Алуште была школа неработающая, там сторожка. Вот в ней они собирались. Собирались в Бахчисарае. От нашей работы в этом направлении зависят мир и спокойствие на полуострове. Было же у нас покушение на совершение теракта в прокуратуре! В этом здании, они его пытались взорвать. Но мы обнаружили взрывное устройство. Причем такой мощности, что не только наше здание бы разрушилось, но и соседнее. Борьба с коррупцией — тоже очень актуальный вопрос.
— Вам отдали первое место в рейтинге самых красивых женщин России. Вы в разговоре назвали себя «миловидной». Почему не «красивой»?
— Из скромности.