Советская власть десятилетиями учила нас, что после смерти тело разлагается и никакой души нет. Православная риторика, к которой сегодня возвращается государство, сулит вечную жизнь и пугает Страшным судом. А теперь интернет и социальные сети предлагают техногенное бессмертие, виртуальную загробную жизнь: помимо тела материального, у современного человека есть альтернативная персона, иногда даже несколько — на разных сайтах и под разными именами. Эти персоны тоже должны как-то заканчивать свою жизнь. Или, наоборот, продолжать существование, как голова профессора Доуэля. С этим выбором рано или поздно столкнется любой человек в XXI веке: интернет есть у всех, и умрут тоже все.
Диффузия наших представлений о смерти накладывается на табу, которыми окружена эта тема. Сегодня средний человек, дожив до тридцати лет, в лучшем случае видел своими глазами одного покойника — бабушку. До революции, когда Россия оставалась по большей части православной, в отношении смерти, посмертного существования и похоронных обрядов существовал консенсус. Похоронить крещеного человека без священника было практически невозможно, погребения регистрировались в церковноприходских книгах. Отпевание, похоронная одежда, надписи на траурных венках, место на кладбище — все регламентировалось. Для детей того времени совершенно нормальным было видеть смерть, покойника оставляли в доме до самого погребения, подростки помогали в приготовлениях к похоронам.
Уже в ранние советские годы возникают новые идеи и ориентиры: мы в Бога не верим, в церковь не ходим, но при этом хотим остаться «бессмертными в памяти потомков» и совершаем какие-то действия, чтобы «дело наше жило в веках». Эта риторика встречалась и в надписях на венках, которые приносили к гробу Ленина в Колонный зал, и на могилах Неизвестного солдата по всей стране — «имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Советские дети подхватывали риторику взрослых: так, в 1920-е годы появился феномен «пионерских похорон», когда сверстника хоронили самостоятельно, «без попов и обрядов». Газета «Ленинские искры» описывала, как ребята «живо собрались хоронить пионера»: сделали венок из живых цветов, проводили гроб на кладбище со знаменами и барабанами, произнесли речь. В позднесоветский период уже считалось, что ребенку необязательно показывать покойника, во многом это связано с общей фрустрацией того времени. Представьте, приходит советский ребенок на похороны, видит мертвеца: что с дедушкой Лениным — понятно, а что с моим собственным — нет. (Может показаться, что сегодня дети сталкиваются со смертью раньше и ближе, но это не так. Вот умерла какая-то певица из «Инстаграма», но ребенок не видел ее ни живой, ни мертвой, то есть ничего не произошло. Она настолько же мертва, насколько Бах.)
Как должен выглядеть советский похоронный обряд, так и не придумали. Если умер важный государственный деятель, все приходят на гражданскую панихиду и говорят: «Это академик такой-то, он много лет работал в нашем институте, благодаря ему мы смогли покорить космос, мы такого прекрасного человека не забудем». А если умерла доярка или уборщица? Она не была ни партийным функционером, ни старым большевиком, но, может быть, мыла туалеты с мыслями о светлом коммунистическом будущем — значит, и для нее нужны красивые обряды. Этот вопрос повисает в советской культуре. В 1920-е годы писатель Викентий Вересаев посвятил большой очерк «красным похоронам», а уже в 1960-е в разработке обрядов участвовали академические институты по всей стране. В методичках оговаривался даже цвет обивки гроба: для пожилых нужен красный с черной каймой, ребенку положен розовый, а молодому человеку — белый.
Однако навязываемые государством традиции приживались плохо. В сельской местности сохранялись религиозные каноны, а в городах из-за резкого скачка урбанизации в XX веке похоронные обряды смешались с обычаями разных деревень, из которых переселялись люди. В новой России на так и не сложившуюся советскую систему стал накладываться православный канон, но тоже в искаженном виде, добавились еще и рыночные механизмы, когда ритуальные агентства берут на себя все хлопоты от заказа гроба до поминок.
С таким противоречивым багажом мы подошли к новой технологической эпохе. Социальные сети сами по себе не изменили и не расширили идею посмертного существования: скорее они встроились в уже существующие в культуре концепции, как и во все остальные области реальной жизни. Сегодня после смерти человека в интернете остается своеобразный архив — сообщения, фотографии, публичные посты, записи под замком. Но такие же архивы оставались и прежде: в XIX веке большая часть образованных людей вела дневники, эпистолярный жанр в России был чрезвычайно развит, и даже ваши родители, бабушка и дедушка наверняка обменивались письмами. В большинстве случаев это были ничем не примечательные поздравления, фотокарточки друзей детства, которых потомки никогда не видели, заметки на память. То, о чем писали в дневниках, не сильно отличается от социальных сетей: кого-то больше интересовали сплетни и наряды, кто-то систематически отмечал не только семейные события, но и общественные и политические изменения. При ухудшении политической ситуации в стране люди начинали вычищать дневники, жечь опасные письма. В эпоху большого террора московскую школьницу Нину Луговскую арестовали в 17 лет по подозрению в заговоре против Сталина — обвинение основывалось на дневниковой записи. Теперь тюремные сроки дают за посты в «Живом Журнале» и во «ВКонтакте».
Вопрос наследования аккаунтов тоже не новый, ведь передать по наследству можно что угодно, хоть скомканную салфетку, хоть пароль от «Твиттера». Кто-то передает свои социальные сети в чужое ведение только затем, чтобы его виртуальную личность после смерти тоже «убили». Другие распоряжаются ими как литературным или художественным архивом, который может принести прибыль потомкам. Передавать семейное дело по наследству — довольно древняя традиция.
Оставить сообщение на странице умершего друга — все равно что помянуть усопшего в молитве в дореволюционной культуре; старый навык переживания горя замещают его новые формы. Сами памятные страницы в «Фейсбуке», когда родственники и друзья годами возвращаются к профайлу умершего человека и оставляют там картинки и комментарии, — это спонтанные мемориалы в виртуальном пространстве. Они напоминают памятные знаки на обочинах дорог, установленные на месте автомобильной аварии. Люди регулярно приезжают к этим знакам, приносят еду и сигареты. Почему покойнику нужна еда в этом месте, он ведь и похоронен не там? Пространство смерти расширяется, кладбища уже недостаточно, как и традиционных обрядов. Если в православном каноне срок активного поминовения исчерпывается одним годом для самых близких родственников и сорока днями для всех остальных, то дорожные знаки посещают десятилетиями.
Спонтанные мемориалы на месте трагических событий начали появляться по всему миру почти одновременно — в восьмидесятые годы прошлого века — и, вероятно, отражают некий виток развития мировой культуры. Кризис идентичности, связанный с окончательным отходом от традиционных ценностей и формированием новой культуры, разные страны переживают со своей спецификой. Но проблема посмертного существования в социальных сетях на Западе сегодня не менее актуальна, поэтому появляются все новые сайты и программы, которые позволяют пользователю при жизни управлять своей «загробной» персоной, фактически помогают отделять ее от себя.
Правда, как и во всем, что касается соцсетей, в новых похоронных обрядах срабатывает процесс упрощения социального механизма — в данном случае механизма скорби. Поминать усопшего сегодня можно сидя на диване и ставя сочувственные «лайки» на его странице. Неудивительно, что созданный в прошлом году шуточный сайт электронных исповедей «Е-батюшка» набрал бешеную популярность и люди на полном серьезе хотели каяться в грехах не вставая из-за компьютера.
Таким же социальным упрощением можно назвать и появившуюся пару лет назад моду на селфи с похорон. Для исследователей этот феномен не новость: фотографии мертвых родственников есть в архивах многих советских семей, а в Историко-художественном музее в подмосковном Егорьевске собрана отличная коллекция портретов, написанных с мертвецов в гробах.
