В основе самой концепции детектива лежит великий обман: этот жанр предполагает, что правду узнать можно, что нам расскажут, ктó совершил преступление и, главное, почему. Эта установка, противостоящая беспричинности мирового зла, приводящей в отчаянье, создает ощущение уюта, который не может разрушить никакая кровавость и жестокость. Скорее даже наоборот: они этому уюту способствуют. Именно поэтому детективы и их авторы — предмет самой нежной читательской любви. Замечательный русский интеллектуал Евгений Левитин, занимавшийся Рембрандтом и русским авангардом, друживший с Харджиевым
и Надеждой Яковлевной Мандельштам , незадолго до своей смерти говорил, что одно из первых мест в списке тех, кому он в жизни благодарен, принадлежит Агате Кристи. Это чувство, без сомнения, понятно многим.
Приведенный ниже список — не попытка исторического исследования (некоторые авторитеты относят к первым примерам детективного жанра софокловского «Царя Эдипа», а другие — даже библейскую историю о Сусанне и старцах) или объективного рейтинга. И если отсутствие некоторых очевидных авторов можно объяснить «формальным» подходом (лучшие детективные тексты Честертона и По — это рассказы, а у нас здесь только романы и повести), то предпочтения — только душевной склонностью. Почему Дафна дю Морье, а не Дороти Сэйерс ? А потому что любовь — вещь таинственная и непредсказуемая. И в детективах именно из-за нее все часто и случается.
.jpg)
Обложка издания, где впервые была опубликована повесть. Франкфурт, 1819 год. Biblioctopus Rare Books
Многие произведения Гофмана так или иначе построены вокруг загадки, которая с великолепным «а оказывается» взрывается с треском и искрами в самом конце, — взять хотя бы знаменитого «Песочного человека». И вообще, напряженная таинственность, свойственная практически всем его текстам, даже хулиганским вроде «Принцессы Брамбиллы», — идеальная атмосфера для детективной истории. Но именно новелла «Мадемуазель де Скюдери» соединяет это настроение со ставшей впоследствии классической цепочкой «преступление — несправедливое обвинение — поиск истины» — так что то самое конечное «а оказывается» совпадает с читательским вздохом облегчения.
«Мадемуазель де Скюдери» и сегодня ощущается чем-то свежим. Автор смело задействует реальные исторические лица (включая заглавную героиню — знаменитую писательницу и держательницу салона времен Людовика XIV), помещает одну историю внутрь другой и, прокладывая дорогу мисс Марпл , заставляет докапываться до правды старую деву. Единственное, чего здесь может не хватить любителям жанра — дедуктивного метода: мадемуазель де Скюдери стремится к истине, слушает свидетелей, инстинктивно верит невинному, но не анализирует, не сопоставляет. До того как Огюст Дюпен, персонаж Эдгара По, применит этот метод в «Убийстве на улице Морг», остается еще двадцать три года.
.jpg)
Титульная страница первого издания. Лондон, 1868 год. University of Illinois Urbana-Champaign
Первый (сошлемся на авторитетное мнение Т. С. Элиота ) полноценный детективный роман. Интрига с пропажей алмаза здесь одновременно сюжетный крючок и механизм, заставляющий проявляться характеры. Готовность, с которой многие из персонажей соглашаются объявить удобную кандидатуру виновной, — это психологический лакмус, проверка на вшивость, ну и пример того, «как не нужно», для читателя (без этого Коллинз, ученик моралиста Диккенса, само собой, обойтись не мог).
И хотя главное здесь не конечное откровение и даже не ход расследования, а выверенная многоголосица героев-рассказчиков и незабываемые второстепенные персонажи вроде гадающего на «Робинзоне Крузо» дворецкого Беттереджа, то, как точно детали и оговорки складываются в единственно возможное решение головоломки, не может не вызывать восхищения.
Среди авторов детективов Коллинз, похоже, главный перфекционист. Возможно, поэтому Борхес в своем знаменитом восхвалении жанра детектива, «который сохраняет порядок в эпоху беспорядка» , упоминает в первую очередь именно его.
Обложка серийного выпуска романа. Лондон, 1870 год. University of South Carolina
Диккенс, всегда прятавший в своих романах одну, а то и пару детективных историй (вроде тайны происхождения леди Дэдлок и загадки убийства стряпчего Талкингхорна в «Холодном доме» или причины затворничества мисс Хэвишем в «Больших надеждах») и заразивший этим Достоевского, решил наконец написать роман, полностью посвященный преступлению и его расследованию, — и умер, успев только загадать загадку, не оставив к тому же черновиков и планов. Литературный и жизненный сюжет сошлись в одной точке, составив в некотором роде идеальный, замкнутый на себя детектив.
Наиболее достоверной попыткой восстановить концовку считается работа Дж. Каминга Уолтерса «Ключи к „Тайне Эдвина Друда“», но тщательные литературоведческие построения никого не удовлетворяют — продолжения пишутся и оспариваются вот уже сто пятьдесят лет. Известно, что один американский медиум вызывал дух Диккенса, чтоб он вкратце надиктовал задуманное продолжение. Эта запись существует (Елена Блаватская даже перевела ее на русский). Но ей тоже почему-то никто не верит.
Обложка отдельного издания повести. Москва, 1955 год. Гослитиздат
Великий текст об убийстве и любви, в котором чеховская тонкость и проницательность работают на романтически надрывном материале вроде пьес, которые пародирует в «Ионыче» четырнадцатилетний Пава, картинно восклицая «Умри, несчастная!». Нас же здесь интересует вот что: этот текст написан за сорок лет до «Убийства Роджера Экройда», знаменитого и считающегося новаторским детектива Агаты Кристи, построенного на том же самом приеме — ненадежный рассказчик, играющий нашим доверием. Только у Чехова этот блестящий фокус не становится центральным, остается на периферии читательского сознания. Потому что главное в «Драме» — общая декларация экзистенциальной несправедливости жизни, в которой знание правды не меняет вообще ничего.
Обложка первого издания. Лондон, 1902 год. University of California Libraries
Разумеется, никакой — даже самый ангажированный — список детективов не может обойтись без Шерлока Холмса. А «Собака» прекрасна не только сложностью построения, демонстрирующего, кaк поверхностный человеческий взгляд («доклады» доктора Уотсона) оказывается пищей для взгляда аналитического (объяснения Холмса), но и искусным нагнетанием той самой атмосферы тревоги, которая составляет поэтику детектива как жанра.
Обложка первого издания. Париж, 1908 год. Wikimedia Commons
Тут непонятно за что хвататься: собственно за этот текст или за биографию самого Леру — дрейфусара , путешественника, репортера, описавшего события Первой русской революции, автора «Призрака оперы».
Но если все-таки о тексте, то следует сказать вот что. Трудно назвать произведение, больше повлиявшее на развитие жанра. Идея возможности преступления в замкнутом и вроде бы никому не доступном пространстве родственна концепции детектива как возможности невероятного в сохраняющем рациональность мире, о которой позже говорил писатель Джон Диксон Карр (он, кстати, считал «Тайну желтой комнаты» лучшей детективной историей на свете). Агата Кристи писала в автобиографии, что решила сочинять детективы, прочитав именно эту книгу. Строки из «Комнаты» цитировал в своих стихах Жак Превер. К переизданию романа написал предисловие Жан Кокто. Будем считать, что этих рекомендаций достаточно.
Обложка первого издания. Нью-Йорк — Лондон, 1931 год. Издательство Alfred A. Knopf, Inc.
Хэммет, без преувеличения, великий писатель, и в этом смысле неважно, что его тексты сконструированы как детективы. Но все-таки эти потрясающие тексты — детективы, так что в этом списке они обязательны. «Стеклянный ключ», с его разочарованным и даже отчасти коррумпированным следователем поневоле Недом Бомоном, сам писатель любил больше всего. Впрочем, ни «Проклятие Дэйнов», ни «Мальтийский сокол» — романы Хэммета 1929–1930 годов — ему практически не уступают.
Обложка первого американского издания. Нью-Йорк, 1932 год. Издательство Harper & Brothers
Карра, при всей его известности, можно считать недооцененным автором. Он всегда немного в тени своего кумира Конан Дойла, всегда рассматривается как «биограф», «продолжатель» и «развиватель», а не как самостоятельная фигура. Это несправедливо.
В принципе, именно Карр окончательно помещает преступление на грань между маловероятным и совершенно невозможным. У его героев-расследователей Генри Мерривейла, доктора Фелла и особенно Анри Бенколена нет настойчивого христианского антимистицизма отца Брауна
и уверенности во всеобщей объяснимости, присущей Холмсу. Они — прямо как герои первого сезона сериала «True Detective» — вот-вот готовы поверить, что в реальности появилась щель, что потустороннее проникло в повседневность. Вполне «телесный» преступник, правда, всегда находится, но странная дрожь потревоженной реальности остается.
Читать именно «Убийство в музее восковых фигур» стоит в первую очередь из-за отрицательного героя — мефистофелеобразного красавца со сломанным носом, явно наследующего антагонисту Холмса профессору Мориарти. И из-за перекличек с вышедшей шестью годами раньше «Новеллой о снах» Артура Шницлера, экранизированной Стэнли Кубриком под названием «С широко закрытыми глазами».
Обложка первого издания. Лондон, 1934 год. Издательство Collins Crime Club
Так как спойлеров тут можно не бояться (если все же боитесь, этот пункт лучше пропустить), следует сказать следующее: здесь одним махом перевернута привычная система, когда преступник по определению на стороне зла, а сыщик должен отдать его в руки закона. В клаустрофобическом помещении поезда, куда нас отправляет Кристи, чуть ли не все — преступники, и при этом они по большому счету невинны. И сыщик понимает и принимает эту невинность.
Попробуйте отбросить привычность — забыть экранизации, пересказы и аллюзии на этот сюжет в других произведениях — и увидеть свежим взглядом, насколько это круто.
Обложка первого издания. Лондон, 1938 год. Издательство Victor Gollancz Ltd
Идеально выверенная концепция прошлого, подстерегающего настоящее. Дю Морье тут наследует Диккенсу, Достоевскому, сестрам Бронте (и даже вполне конкретно «Грозовому перевалу»), но при этом подпитывается распространяющимися идеями феминизма. Это удивительный эксперимент над читателями и особенно над читательницами, чьи симпатии беспрерывно мечутся между нежной и женственной рассказчицей и грозной тенью таинственной Ребекки. По-настоящему сильная женщина еще не может выжить в современном дю Морье мире, но она уже может отомстить.
Обложка первого издания. Лондон, 1951 год. Издательство Peter Davies
Изящный пастиш и в то же время достоверное историческое исследование. Немного легкомысленный, но при этом поучительный текст, ставящий под сомнение культурные и исторические репутации. Название цитирует старинную английскую поговорку «Правда — дочь времени». Она подразумевает, что современники легко обманываются и истина часто объявляет себя только последующим поколениям.
Герой многих детективов Тэй инспектор Алан Грант мается от скуки в больнице со сломанной ногой. Чтобы развлечься, он решает расследовать преступления Ричарда III, в том числе знаменитое убийство маленьких наследных принцев — сыновей Эдуарда IV, описанное в пьесе Шекспира. И даже вроде бы докапывается до правды. Но от Шекспира просто так не отмахнешься.
Обложка первого издания. Лондон, 1953 год. Издательство Hamish Hamilton
Романы Чандлера воплощают собой ту сторону детективного жанра, которая, слившись с кинематографом, стала поразительным явлением культуры под названием film noir.
Чандлер понимал что-то главное о том, что происходит в тени, в неопределенности, на территории между жестокостью закона и жестокостью беззакония, отчаяньем преступления и отчаяньем страсти. Придуманный им частный детектив Филип Марлоу — один из главных образов хорошего плохого парня в мировой культуре. Точнее всего его играл Хамфри Богарт, но все-таки лучший фильм по Чандлеру — «Долгое прощание» Роберта Олтмана. Там Марлоу играет Эллиотт Гулд, действие перенесено в хипповски-гангстерскую Калифорнию семидесятых, а в воздухе висит фирменная чандлеровская безысходность.
Обложка первого издания. Милан, 1980 год. Издательство Bompiani
Сам Эко говорил, что постмодернистская позиция напоминает положение человека, влюбленного в очень образованную женщину, которой невозможно сказать «люблю тебя безумно», так как она понимает, что подобные фразы — прерогатива бульварных романов, и приходится говорить: «Как говорится в бульварных романах, „люблю тебя безумно“». И если воспринимать это серьезно, то выходит, что фетиш доступного, массового постмодернизма — роман «Имя Розы» — создан не совсем с постмодернистской позиции. Потому что эта деконструкция детектива складывается в детектив, который можно в том числе воспринимать прямолинейно, не считывая намеки и аллюзии, не погружаясь в исторические экскурсы, а просто ожидая разгадку. И вот как раз это дает нам возможность любить эту книгу безумно. Не «как говорится», а просто — очень-очень.
Обложка первого издания. Нью-Йорк, 1981 год. Random House Publishing Group
Памятник западной заинтригованности Советским Союзом — холодной таинственной пустыней, где творятся страшные вещи и живут самые красивые в мире девушки. Невероятный успех этого романа породил целую серию книг о московском следователе Аркадии Ренко (в экранизации 1983 года его сыграл Уильям Херт). Персонаж Ренко пережил крушение СССР, а последний роман о нем (отчасти основанный на событиях вокруг гибели Анны Политковской) вышел в 2013-м. Но никакого сравнения с первой книжкой последующие не выдерживают.
В стаявших по весне сугробах парка Горького обнаружены три трупа — лица и кончики пальцев срезаны, чтоб их нельзя было идентифицировать. Ниточки от преступления ведут на самый верх советского истеблишмента, следователь сталкивается с системой.
Особый интерес представляет то, как воспринимался этот текст в Москве начала восьмидесятых. Это была настоящая лихорадка. Несколько оказавшихся в Москве экземпляров те, кто знал английский, брали друг у друга на ночь. А потом пересказывали этот роман группам жаждущих, скинувшихся в пользу рассказчика по рублю.
Ностальгический для многих текст, важный для понимания «кем мы когда-то были для них и кто они были нам».
Обложка первого издания. Лондон, 1994 год. Издательство Faber & Faber
Филлис Дороти Джеймс, конечно, наследует Агате Кристи, но в ее текстах куда больше социального, критики современной Англии и современного мира в принципе (она, кстати, автор знаменитого романа-антиутопии «Дитя человеческое»).
«Первородный грех» — подробное описание пейзажа благопристойного Лондона с дотошным перечислением всех скелетов во всех шкафах буржуазной богемы. Убийство здесь не отклонение, а симптом. Инспектор Адам Далглиш непременно найдет виновного — но это ничего не поменяет. Современная система подпитывается преступлениями, и новое непременно совершится. А это, кроме прочего, значит, что новый детектив будет написан.
