О смерти близких
Кофейня набита сытыми посетителями. Я читаю брошюру «Первого московского хосписа» с рекомендациями для родственников умирающих. Передо мной на столе яблочный пирог. Чувствую, что совершаю кощунство. И набираю мамин телефон.
— Мама, ты ведь была рядом с бабушкой, когда она умирала? Расскажи, как это было!
Сильная невозмутимая мама у трубки там, в Йошкар-Оле, теряется, тяжело вздыхает. И говорит:
— Думаю, бабушке было очень больно, но она терпела, не показывала нам своих страданий. Помню, что незадолго до смерти она вдруг приосанилась в кровати и попросила чистую одежду. Сама, без помощи, переоделась, долго причесывалась и завязывала платок своим любимым хитрым способом. Потом мне казалось, что она все глубже и глубже проваливается в перину. Кажется, что растворяется в ней. Она не хотела умирать. Ждала медсестру и ее уколов, на что-то еще надеялась. Медсестра все-таки пришла, поставила капельницу, а потом отвернулась и тихо плакала…
— Тебе, наверное, тяжело вспоминать?
— Совсем нет, — но в трубке слышно, что она дышит чаще, а голос у нее дрожит.
Она переходит с русского на татарский, но не останавливается.
— Когда я сидела с умирающей бабушкой, мне не было страшно, — говорит мама. — И внешне я была довольно спокойной эти два дня, хотя сердце к горлу подскакивало. Были моменты, когда хотелось к ней кинуться на кровать и кричать: «Мама, не умирай!» — Она делает долгую паузу. — А когда умирал мой папа, мы с тобой обе его провожали, тебе был годик, мы гостили у них в деревне. За пару часов до смерти он гладил тебя по спине и держал за руку. Он ничего не ел в последние дни, только детское питание. Другой твой дед тоже не мог ни говорить, ни пить, но кто-то вдруг расслышал, что он просит холодного пива. Пиво принесли, он перед смертью выпил полстакана, и все даже пошутковали, что дед еще ого-го.
Она снова останавливается ненадолго.
— Когда умерла твоя бабушка, было очень много забот и традиций, татарских и мусульманских, которые нужно соблюсти. Но она продумала все до мелочей. Там даже был сундук с маленькими гостинцами, которые нужно раздать людям, помогающим во время похорон. На каждом гостинце была записка, что-то вроде «Спасибо, что помогаете». В ночь перед похоронами попрощаться с бабушкой пришло очень много людей. Не было рыданий и причитаний, все как-то притихли, молились, вспоминали ее и благодарили за что-то. Когда совсем стемнело, я вышла во двор и испугалась: там стояла на улице маленькая старушка. Она сказала: «Я только освободилась, но вот пришла к вам попрощаться с любимой ученицей». Оказалось, это действительно бабушкина школьная учительница. Бог знает, сколько ей было лет, потому что бабушка умерла в семьдесят восемь. Такие случаи, все это очень согревало и помогало… Знаешь, я бы хотела вот так умереть, болеть недолго, не мучить родных, и чтобы детям не было стыдно на похоронах и на поминках.
Я тут же прерываю ее: не надо, боюсь говорить об этом. Мне кажется, что мы приближаем смерть такими разговорами. А мама невозмутимо отвечает, что все уже приготовила, саван лежит на антресоли.
— Ты сначала с папой это обсуди! — возмущаюсь я.
— Так папа десять лет назад и принес эту ткань — у них на работе кто-то продавал. Хороший материал, он и на себя купил, и на меня.
Мама смеется.
Опыт другого
На столе ноутбук и чай. Мы Машей будем говорить о том, как умер ее папа. Наверное, она будет плакать, а я не успела прочитать, что психологи советуют делать в таких случаях.
— Давай я расскажу, как было. А ты потом задашь вопросы, — в окошке «скайпа» жизнерадостная Маша чистит яблоко для восьмимесячной дочки Василисы.
Восемь лет назад девятнадцатилетняя Маша вернулась в Нижний Новгород после летней программы в Америке. Дома был грандиозный ремонт, родители суетились, сумасшедшие, но счастливые. Маша узнала, что мама ждет ребенка. Вскоре ремонт пришлось остановить, потому что сильно простудился папа. Обычное лечение не помогло, увезли в инфекционную, где диагноза так и не поставили. Еще через неделю перевезли в реанимацию, где стало понятно, что у него редкое заболевание крови. Через пару дней всегда здоровый, сильный, веселый папа умер, не приходя в сознание.
Смотрю на Машу, жду слез. Их нет. Она рассказывает про сотрудников «скорой», которые при сестре сказали, что «этот уже не жилец», вспоминает некоторых родственников, которые не помогли и не поддержали, врачей инфекционной, которые не могли поставить диагноз. Но все без горечи, даже без грусти. Будто делится за обедом очередной житейской историей.
— Мы тогда много говорили с сестрой и мамой, — говорит Маша, — гадали, можно ли было что-то изменить. Но у меня появилась своя теория. Что папа нас уберег от чего-то более страшного. Незадолго до этого он как-то в сердцах воскликнул: «Да я за своих девчонок, если нужно, умру!» И я почему-то легко представила, что в реанимации, когда он болтался между жизнью и смертью, его спросили: «Ты или твой ребенок?» И, конечно, он ответил «Я». В день похорон была такая ясная погода, я очень хорошо запомнила. Холодно, но солнечно. А после погребения к нам подошел друг папы и рассказал, что ему что-то странное померещилось: что папа сидит на гробу и размахивает руками, как будто оркестром дирижирует. И это очень на него похоже!
Через неделю после похорон простудилась Маша. Она попала к тем же врачам, в то же инфекционное отделение, но уже сразу в реанимацию. Диагноза не называли, успокаивали, говорили, что здесь под присмотром она вылечится быстрее — и только через две недели признались, что заболевание было очень серьезным: иерсиниоз, та самая чума, от которой гибли целые города. Маша выздоровела чудом. Еще через неделю у нее родился брат, на две недели раньше срока. Семья стала учиться жить в новом составе.
— Мама взяла на себя тяжелый папин бизнес по грузоперевозкам. Сестра все время сидела с маленьким братом, я пропадала на учебе и на работе. Не хватало поддержки. Может, мне лично и не нужны были все эти формальные соболезнования, звонки, вопросы «как дела». Но маме бы это очень помогло. В этот момент важно само ощущение, что кто-то рядом. Важно физическое присутствие других людей, хоть за руку подержать. Я, например, когда папу привезли из морга домой, долго не понимала, что нужно лечь спать, не знала, как это сделать, когда в квартире мертвый папа… А вообще, знаешь, я стала меньше бояться смерти. Мы с мамой и сестрой шутим, что у нас там теперь свой человек, чего нам бояться!
После двухчасового разговора о смерти папы Маша улыбается — дочке, мне или кому-то еще.
Кто не боится смерти
Листаю интервью заложника, выжившего после теракта на Дубровке, блог молодой женщины, потерявшей мужа сразу после рождения ребенка, книгу журналиста Романа Супера о страшной болезни жены. Они знают, как бороться с моим страхом. Но мне тяжело даже представлять, как человек три дня под дулом пистолета ходил в туалет в оркестровую яму и мысленно прощался с близкими; или как проходил курс химиотерапии, мучился от боли, тошноты и бесконечных «все будет хорошо»; или застывал в ужасе, увидев любимого мертвым… Я хочу историю с хэппи-эндом.
Вика родила вторую дочь и назвала ее Вита, по латыни — Жизнь. Ребенок родился декабрьским вечером на переднем сиденье неотапливаемой машины. Пятилетняя дочь Вики — на заднем сиденье, муж — за рулем. Роддом напротив. Мать завернула новорожденную в куртку мужа и своими ногами дошла до врачей. Все живы-здоровы: то, что нужно. Но Вика почему-то говорит о смерти:
— Последний раз я думала о смерти год назад. Через пару месяцев после рождения младшей дочки умерла моя бабушка, — Вика берет ребенка на руки и вздыхает. — Она была удивительная, двадцать лет боролась с раком, очень любила жизнь. Когда я была беременна в первый раз, она так сильно плакала, что не доживет до рождения правнучки. Но дожила даже до второй. Когда я с младшей лежала в роддоме, бабушка привозила мне передачи через весь город, заметенный снегом. Жалко, она так и не увидела Виту: в роддом ее не пускали, а после выписки встретиться мы уже не успели. Мне было грустно и тяжело, но на руках была маленькая дочка. А старшая спрашивала, где прабабушка — и я нашла отличный ответ: что частичка бабушки есть в ней самой и в ее воспоминаниях. Ее этот ответ устроил, я отвлеклась заботами. Но видимо, у каждого человека наступают периоды, когда он думает о смерти, эти мысли уходят и приходят. Ты живешь дальше и понимаешь больше. Впервые я по-настоящему испугалась смерти в детстве, мне было лет пять. Тогда родители нашли способ меня успокоить — сказали, что ученые через какое-то время изобретут способ останавливать смерть. Чуть позже я поняла, что надежда на ученых очень слабая, и умирать, скорее всего, придется. Утешала себя размышлениями о переселении душ, о перерождении, но и это недолго меня устраивало. Сейчас мне ближе идея о том, что люди остаются в своих делах, продолжаются в детях. Я не боюсь смерти. Но надеюсь, что на этом все не закончится, будет какое-то продолжение. И хотя я неверующий человек, это меня не пугает — скорее, интригует. Жду, что скоро ко мне придет старшая дочь со своим страхом. И я отвечу ей так же, как мои родители, потому что на мне это сработало. Дети не должны бояться, а когда они вырастут, смогут осознанно разобраться в этом.
Кто о смерти молчит
Усадив ребенка в санки, я наворачиваю круги по заснеженному двору и прокручиваю в голове один и тот же вопрос: «Зачем жить?»
Все утро до этой прогулки я говорила по телефону с дедушкой моего мужа. Ему восемьдесят, девять лет назад он потерял жену. Я была уверена, что этот разговор закончится утешительным «жить нужно ради детей и внуков», долго пыталась доказать ему, что у него смысл жизни есть. А он объяснял, что когда умирает настоящая любовь, пропадает и смысл. Не хочется в это верить.
На узкой тропинке молодой мужчина ведет под руку высохшую старушку. Наверное, свою бабушку. Лица из-за пухового платка не видно, — она крепко держит мужчину за руку и с интересом разглядывает мою дочь. А я разглядываю ее. Пара медленно удаляется. Ответа все нет. «Зачем? Зачем? Зачем?»
Час спустя я задаю совсем не тот вопрос. «Как жить после смерти любимых?» — вот что я должна была спросить. И на этот вопрос у моего собеседника точно был ответ.
— Жена умерла в больнице, после инсульта, — сказал он мне. — Для меня ее смерть была шоком. Мы собрались ехать в сад, она выкупалась. Я смотрел телевизор, даже помню, какой фильм был. Потом мы пообедали. Был уже вечер, я пригнал машину, загрузили продукты, соседям хлеба накупили. Вышли в полдесятого-десять вечера. Я любил ночью ездить. На лестничной площадке у нее закружилась голова, и она упала мне на руки. Вызвали «скорую», ну и так далее… Было неожиданно совершенно. После того как жена умерла, мы привезли ее домой, по традиции держали три дня перед похоронами. Весь этот процесс меня раздражал, это было тяжело. Мы с ней никогда не говорили о смерти или о том, как должны проходить наши похороны. Не знаю, нужно ли было это делать. Мы думали, мы будем вечными.
В «скайпе» на экране большая чистая комната, заставленная книгами. С экрана грустно улыбается красивый седой мужчина, на смуглом лице аккуратные морщины, такая же аккуратная борода.
— После смерти жены мне не хотелось жить совсем. Со временем успокоился, но с тех пор у меня нет интереса к жизни. Я даже какое-то время встречался с другой женщиной. Замечательная, моложе меня на шестнадцать лет, умная, красивая. Но это не жена. С женой я прожил сорок семь лет. У меня есть сын, внуки, правнуки, и я не был готов с кем-то делиться ими. Обсуждать что-то я мог только с женой. Жить мне неинтересно совсем, поэтому я не боюсь смерти. Хотя боюсь стать обузой перед смертью, если заболею и слягу. У меня на первом этаже живет одинокая соседка, у нее гангрена, ноги нет. Для чего такая жизнь? У меня по сравнению с ней все хорошо, только смысла нет. Раньше смысл был. Был маленький сын, жена, работа. Смысл жизни приходил сам собой, мы его не искали. А сегодня я его каждый день ищу, вот так: «пожалуй, нужно на дачу к детям съездить, заменить им смеситель в ванной» — или «схожу в гараж снег почистить, вдруг нужно будет выехать», «завтра пойду на базар, куплю мясо». Но это все искусственные какие-то поиски, и это не тот смысл. Я атеист до глубины души. Я не считаю, что после смерти мы встретимся с женой и пообщаемся. На кладбище, где она похоронена, есть место и для меня. А на ее памятнике — место для моего имени. Но по большому счету мне все равно, подпишут его, когда я умру, или нет. Знаешь, что самое неприятное в моих мыслях о смерти? Что эти три дня, которые я буду после смерти лежать дома, все будут ходить, ахать и охать, переживать. Ну, в общем, ты звони мне в любое время, если еще вопросы будут! Я же свободен, цели-то в жизни нет.
И он хохочет над удачной шуткой.
Зачем?
Иду домой по темной улице, навстречу бежит огромная собака, громко лает. Я их ужасно боюсь. Но не убегаю, а представляю, как собака разорвет меня на части. В детстве я выучила молитву на арабском, значения которой не знаю. Мысленно повторяю ее про себя и, стиснув зубы, иду вперед, мимо собаки, на свет окна нашей кухни, где закипает чайник.
Вечером я рассказала мужу о том, что мои родители уже купили ткань на саван. И говорю вдруг, что это будет смешной историей, которую можно рассказать на маминых поминках. Осекаюсь:
— Тебе не кажется, что все это нездоровые разговоры?
— По-моему, — отвечает муж, — как раз очень здоровые.
