С 1853 года Николай I шел на обострение отношений с Турцией, желая захватить черноморские проливы, а то и присоединить европейскую часть Турции. Ряд историков прямо указывают на то, что точкой отсчета конфликта стало предложение Николая I английскому послу Сеймуру от 9 января 1853 года о разделе Турции.
Источники эту версию опровергают: царь, напротив, заявил, что намерен защищать формальную территориальную целостность Турции на Балканах, равно как и принадлежность ей Босфора и Дарданелл. От британской стороны он хотел лишь гарантий того, что Англия не отберет у Турции проливы. Взамен Николай I предлагал Лондону Египет и Крит: император точно угадал желания британцев, хотя и немного поскупился. В течение 30 лет после этого Британия захватила Египет и Кипр, остров покрупнее Крита.
В британском пересказе говорится о намерении Николая установить протекторат над христианскими областями европейской Турции. Но царь неоднократно подчеркивал, что с 1830-х годов не планировал присоединять к России «ни вершка земли», объясняя это просто: «Я уже два раза мог овладеть Константинополем и Турцией… Какие выгоды от завоевания Турции произошли бы для нашей матушки-то России?»
Более реалистично причины войны описывают поздние западные историки: Британия и Франция рассчитывали ослабить влияние России на Европу.
Мнение о том, что турки были второсортным противником, до сих пор преобладает. Штамп этот сформировался потому, что с XIX века все крупные войны с турками велись только Россией, которая их выигрывала. Однако более внимательный анализ этих конфликтов не выявляет слабости Турции. Во всех русско-турецких войнах XIX века соотношение потерь для русской армии было хуже, чем в войне 1812 года, но никто не называет армию Наполеона второсортной.
Русско-турецкие бои Крымской войны производят такое же впечатление. На европейском театре русским не удалось одержать ни одной победы над турками. И в Закавказье турки показали себя чрезвычайно боеспособным противником: две крупнейшие победы над ними обошлись русским войскам в 15 и 17 процентов личного состава. Такой же процент потерь понесла от европейцев армия Меншикова в разгроме при Альме.
Европейские армии были вооружены прогрессивной нарезной артиллерией и штуцерами, а отсталая русская промышленность их производить не могла, отчего у нас все было гладкоствольным. Вдобавок винтовки союзников стреляли на 1,2 километра и несколько раз в минуту, а русские лишь на 300 шагов и раз в минуту.
Немногочисленные нарезные пушки союзников после серии разрывов стволов не использовались. Нарезное стрелковое оружие было технологически доступно еще в XV веке, и ничего прогрессивного в нем не было: один выстрел занимал минуту, поскольку пули забивались в ствол молотком. Гладкоствольное же стреляло четыре раза в минуту, что и делало его выбором большинства.
Четверть англичан и две трети французов в Крыму были вооружены гладкоствольными ружьями. Промышленно отсталая Россия за войну дала своей армии существенно больше винтовок, чем передовые Англия и Франция. Причины просты: Тульский завод был мощнейшим в Евразии, и еще при Александре I первым в мире перешел на взаимозаменяемость. К тому же его станки работали от паровых машин, а английская Королевская фабрика в Ли лишь после окончания боевых действий запустила первые паровые машины, ликвидировав технологическое отставание от Тульского завода.
Союзники под Севастополем израсходовали более 28 миллионов пуль, убив и ранив 85 тысяч русских.
Даже не учитывая, что за часть потерь отвечают 1 350 000 снарядов англо-французской артиллерии, легко заметить: «точные» штуцера англичан и французов требовали десятков тысяч выстрелов на одно попадание. Русская пехота в Крыму выпустила 16,5 миллионов пуль, нанеся противнику сравнимые потери в живой силе. Тезис о штуцере как главной причине победы союзников весьма непросто подкрепить конкретными цифрами.
Увы, все это не помогло России выиграть войну, да и не могло помочь.
Лишь меньшая часть союзного флота в Черном море была паровой, да и пароход того времени вовсе не являлся супероружием: примитивные двигатели требовали десятки тонн угля и воды в сутки, оставляя меньше места для пушек. Одиночная труба была не менее уязвима, чем паруса, сбить которые полностью удавалось лишь после десятков залпов. Русский фрегат «Флора», в ту войну отбившийся от трех турецких пароходов, как и парусники мексиканского флота десятилетием ранее, вполне доказали способность эффективно противостоять пароходам.
В 1830-е годы в России изобрели морские мины, как ударные, так и дистанционно активируемые. В Крымскую войну их заряд достигал 0,16 тонны — вполне достаточно для тогдашних деревянных кораблей без переборок. Даже столкновение с легкими минами заставило союзников отказаться от попытки высадки на Балтике. К тому же для перевозки мин и плавсредств для их установки хватало обычных телег. Минировать союзные порты снабжения можно было даже очень ограниченными силами
Однако флот в Крыму возглавлял адмирал Александр Меншиков, не считавший такие действия разумными. Министру показалось, что 160 килограммов пороха могут и не повредить корабль, а потребную на поставку мин сумму 27 тысяч рублей (3 процента суточных военных расходов того времени) он признал чрезмерной.
Еще до 1830 года Меншиков отличился эффективностью в расходовании бюджетных средств, остановив испытания первой в мире цельнометаллической подлодки с ракетным и подрывным вооружением. В результате удалось избежать и напрасных трат на внедрение уже испытанных на Неве судовых электродвигателей и аккумуляторов. Впрочем, Меншиков сдержанно относился и к паровому двигателю, публично заявляя, что поездка по железной дороге столь же опасна, как дуэль на пистолетах. Экономя бюджетные средства, он с 1840-х годов отклонял и требования Черноморского флота о принятии на вооружение винтовых линейных кораблей.
Эту хлесткую характеристику русской армии времен Крыма выдали еще французы, штурмовавшие Севастополь, и на первый взгляд она куда ближе к истине, нежели ходульное представления о том, что крепостническая Россия проиграла военно-технологическую гонку странам Запада.
В самом деле, многие решения русского генералитета вызывают недоумение. Меншиков, имея в Крыму столько же солдат, сколько противник, собрал для битвы при Альме лишь часть из них, да и из тех половина все сражение простояла на месте, не участвуя в бою. Не совсем понятно и то, почему он исключал вероятность высадки десанта союзников в сентябре 1854 года, из-за чего препятствовал укреплению Севастополя и даже организации элементарной морской разведки.
Однако теория «генералов без головы» имеет свои слабые места. Генералы Шильдер, Лидерс, Редигер, Дибич, Муравьев, Бебутов и Завойко были исключительно компетентными, и служили они вовсе не у союзников. Все успешные сражения русской армии распределены на карте той войны вполне единообразно: вне европейской части страны. Все это заставляло еще дореволюционных историков, начиная с Зайончковского, выдвигать мнение, что в среднем военные способности командира того времени были прямо пропорциональны расстоянию от его места службы до высшего руководства.
Если высадка в Евпатории стала полной неожиданностью для Черноморского флота, которому политика министра не позволила организовать разведку, то генерал-майор Завойко, командовавший петропавловским гарнизоном на Камчатке, благодаря личным контактам с королем Гавайев заранее получил данные о нападении.
Меры были приняты: союзная эскадра с 2600 человек на борту при попытке десантироваться потеряла 270 убитыми, Завойко — 37. Нарезное оружие английской пехоты помогло ей даже меньше, чем в боях с зулусами, — так же, как и французы в войне с Австрией в 1859 году, русские успешно компенсировали худшее оружие быстрым штыковым броском, сметя превосходящий по численности десант.
Недаром в Петербурге говорили: морской министр Меншиков «своим управлением погубил Балтийский флот, и что если и делается что-либо хорошее в Черном море, то сим обязаны» не ему. Завойко располагал значительным преимуществом перед черноморцами: Камчатка была намного дальше от морского министра.
Действия Завойко породили один из немногих в ту войну патриотических мифов. Якобы на следующий год тот «в заливе Кастри нанес полное поражение вчетверо сильнейшей британской эскадре». На деле два его военных корабля столкнулись там лишь с тремя британскими. Командующий приказал приколотить флаги к мачтам гвоздями и явно был настроен решительно. Однако англичане благоразумно избежали боя, решив выждать подкреплений в виде еще 11 кораблей. Завойко же, напротив, их ждать не стал и ушел Татарским проливом.
По другому мифу, англо-французы не преследовали его потому, что считали Сахалин полуостровом, а пролив — заливом. Это весьма сомнительно: еще в 1830-х годах Белинский издевался над Булгариным, называя его невеждой за то, что тот не подозревал об островной природе Сахалина. Вряд ли английские адмиралы знали географию хуже русских критиков и публицистов.
Это последний миф войны: условия мира были тяжелы и якобы включали в себя секретные пункты. Поддерживают эту теорию даже достаточно серьезные историки И. Валлерстайн (I. Wallerstein) и П. Байрох (P. Bairoch). Они утверждают, что либеральный торговый тариф 1857 года был введен под нажимом победоносной Британии, стремившейся этим подорвать экономику оппонента, как после Опиумных войн это было сделано с Китаем. Сразу после отмены протекционистского тарифа русская промышленность сколлапсировала (исчезла треть рабочих мест), а показатели промпроизводства на душу населения, быстро росшие при Николае, на десятилетия замерли на одном уровне.
Теория выглядит логично, однако Парижский мирный договор не имел секретных статей, и все обстоятельства его заключения детально описаны еще Тарле. Да и Англия закончила войну с Россией не легкой прогулкой, как в Китае, а дорогостоящей кампанией по захвату половины городка с населением современного Моршанска.
Причины резкого слома экономической политики были более тривиальны. Родители Николая I не занимались его воспитанием, а отвечавший за это генерал Ламздорф бил ребенка шомполами и также об стену «так, что.... Николай... почти лишался чувств». При таких воспитателях интереса к учебе у него совсем не было. Поэтому, как позже признавался император, «на уроках.. [по политэкономии] мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор». В итоге модные в ту пору теории о свободной торговле прошли мимо него, и в экономической политике Николай руководствовался интуицией, отчего был протекционистом.
А вот об образовании своих детей он позаботился. Александр II впоследствии не только снизил пошлины, но и отдал казенные заводы, железные дороги и банки в частное управление.
Боевые потери России в войне — 41 тысяча убитыми и умершими от ран, англо-французской коалиции — 35 тысяч, потери турок и итальянцев достоверно не подсчитаны. Позорное поражение отсталой страны, на первый взгляд, выглядит несколько странным: особенно если учесть, что до конца войны в Крыму так и не сосредоточили и 10 процентов от общей численности русской армии. Сопротивляться главным силам двух ведущих держав с помощью считанных процентов своих вооруженных сил России в ее истории более никогда не удавалось.
Даже оставив в стороне мифические штуцера, «стреляющие на 1,2 километра», следует признать: имея командующими Меншикова и Горчакова, можно было ожидать и полного разгрома, и соотношения потерь на уровне опиумных войн. Причиной столь странного исхода могла быть, с одной стороны, значительная моральная устойчивость войск, частично компенсировавшая «ломку, которой подвергались войска европейской России» в мирное время.
Однако не меньшую роль сыграли и вопиющие ошибки руководства союзников. Еще современники отмечали, что, штурмуя Севастополь, они понесли основную часть потерь в кампании, в то время как простой блокадой могли принудить его к сдаче без единого выстрела.
