Илья Турбанов
биолог, научный сотрудник лаборатории эволюционной биологии Института внутренних вод им. И.Д. Папанина РАН
32 года
Я ощущал себя биологом с самого детства. Помню, как находил разных земноводных — квакш, прудовых лягушек, жаб — и замечал, что все они друг от друга отличаются. Для кого-то это просто лягушки, а я уже тогда чувствовал, что существует некое биоразнообразие, хоть и не осознавал этого. Всерьез о карьере биолога с детства не думал, поэтому после школы пошел в армию и отслужил там по контракту до 26 лет. За время службы заочно отучился на эколога и устроился в экологическую инспекцию. Проработал год, понял, что обилие бюрократии на этой работе меня тяготит, и подался в охотхозяйство, где проработал еще некое время.
Typhloligidium coecum. Фото: Илья Турбанов
К тому времени уже долго увлекался спелеологией, часто ходил с друзьями в экспедиции, и так получилось, что мы открыли много новых пещер в Крыму, о которых до этого никто не знал. Например, мы обнаружили пещеру длиной 6 км в Байдарской долине — она сейчас считается второй по протяженности на полуострове. Мы назвали ее Мамут-Чокрак, что в переводе с тюркского — «Чистый источник». Там же неподалеку мы нашли еще несколько новых пещер, многие протяженностью более километра. В каждой пещере замечал различных существ, о которых почти ничего не было известно. Тогда меня стали посещать мысли самому заняться наукой.
Стать ученым мог бы и в Севастополе. У нас есть ИМБИ (бывш. ИнБЮМ) — ведущий научный институт в области изучения вод Черного моря, но меня больше всего интересовали пещеры, а подземной биологией (биоспелеологией) у нас почти никто не занимался.
Все изменила Русская весна: в Крым стали приезжать специалисты с материка, и так однажды я познакомился со своим будущим научным руководителем из Ярославской области. К тому моменту у меня уже были сотни проб, которые показал ему, и он пригласил меня в свою лабораторию: «Если понравится у нас, оставайся и занимайся своей темой», — сказал он тогда. И я поехал!
Мой выбор пал на изучение пещерных ракообразных Крыма и Кавказа, потому что это одна из наиболее разнообразных и наименее изученная группа животных в подземных биотопах. Эту тему поверхностно затрагивали в первой половине XX века, после этого ею почти никто не занимался, поэтому изысканий хватит для многих специалистов еще не на один десяток лет.
Typhloligidium karabijajlae. Фото: Илья Турбанов
Биоспелеология — одна из самых интересных наук, потому что на поверхности Земли уже все исследовано: люди покорили горы, изучили леса, озера, реки. Однако на планете осталось две плохо изученные области, где еще можно делать множество открытий — это пещеры, полные неизвестных животных, и глубины Мирового океана, которые изучены еще меньше.
Что такое пещерное животное? Обычно это очень древние реликты доледниковых эпох.
Когда-то Крым был соединен с Кавказом и Балканами горным хребтом, потом уровень моря поднимался, то вновь опускался; со временем вода разделила горные массивы, и животные, обитавшие там миллионы лет, стали эволюционировать в каждом регионе по-своему.
Любопытно, что пещерные жители существуют в полной темноте. Им не нужна окраска, и у них отсутствуют глаза — они живут обонянием и осязанием.
Zenkevitchia sp. Фото: Илья Турбанов
Больше всего в своей работе я люблю романтику. Любая экспедиция — это палатки, пещеры, горы. Важна не только сама пещера и то, что в ней, но и люди, с которыми ты общаешься в экспедициях. Обычно это такие же, как и я, безбашенные романтики и искатели приключений.
В поездках я провожу почти треть года. В экспедицию обычно собирается группа из 3-5 человек, но иногда требуется 10-15. Работа в пещере — тяжелый физический труд, требующий слаженной командной работы. По полтора-два месяца мы живем в спартанских условиях, ночуем в палатках. Часто приходится спать в подземных лагерях прямо в пещере.
В подземельях нет солнечного света, поэтому биологические часы немного сбиваются: долго работаешь и дольше спишь, даже не замечая, что сутки увеличились с 24 часов до 32, хотя у каждого человека это происходит индивидуально.
В среднем мы проводим в одной пещере до 5-6 дней, но иногда за пару месяцев удается посетить до двух десятков полостей. Когда все образцы собраны, мы возвращаемся в лабораторию и начинаем совместную обработку материалов: рассматриваем каждый под микроскопом, определяем, новый ли это вид или уже изученный, зарисовываем и проводим генетический анализ.
Некоторые ученые сами не могут попасть в пещеру — у кого возраст, кому не хватает физической подготовки. Поэтому мы собираем материал для наших коллег специалистов по другим таксономическим группам. Пещерными ложными скорпионами, например, занимается коллега из Воронежа, пещерными двупарноногими многоножками — из Москвы, а пещерными жуками — из Питера.
В последнее время наука в России идет вперед, поэтому на финансирование пожаловаться не могу. Развитие происходит, в основном, за счет грантов, как и во всем мире. Условия проживания у нас в институте тоже очень комфортные. Живу прямо в научном городке. Для ученых там выделяют номера в гостинице, их можно снимать за смешные деньги. И тут же, в радиусе одного километра, находятся лабораторные корпуса. Меня это полностью устраивает, мне комфортно жить в среде ученых.
Городской человек сильно отличается от того, кто живет природой — это два разных типа людей. Но с теми, кто далек от науки, я тоже общаюсь и нередко слышу разные мифы, легенды и домыслы.
Одно из популярных заблуждений — о крымской змее-медянке. Она абсолютно безобидна, но все ее почему-то считают ядовитой, за что иногда бессмысленно убивают. О пещерных обитателях тоже ходит много легенд. Но меня не задевает, когда люди чего-то не знают. Наоборот, мне всегда приятно им что-нибудь рассказать и показать.
Мои интересы не исчерпываются биологией и походами в горы. Помимо экспедиций и путешествий, я очень люблю научную фантастику. Причем больше всего мне нравятся фильмы про инопланетян, потому что хочется верить, что мы в этой вселенной не одиноки. Само собой, во время просмотра я включаю биолога: мол, «вот тут правда, а здесь приукрасили», хотя никто не знает, как на самом деле на других планетах. Но я уверен, что художественный вымысел необходим — это способ пробудить фантазию. Например, можно представить, что инопланетные существа окажутся не человекоподобными, а примитивными организмами, живущими в экстремальных условиях. Они могут жить на очень горячих или покрытых ледниками планетах. Пещерные обитатели — тоже экстремофилы. Чем они не «инопланетяне»? А я, как исследователь, словно первый человек на другой планете, и этим мне очень нравится моя профессия.
Уезжать из России я не планирую. Да, в Европе и Америке в области биоспелеологии трудятся десятки специалистов, а у нас это направление еще только предстоит развивать. Но у нас есть Кавказ и Крым, где можно совершать потрясающие открытия. Так зачем ехать куда-то на готовое, когда можно изучать то, что еще не исследовано здесь, у нас, и продвигать не чужую, а российскую науку?
Сергей Назаров
астроном, научный сотрудник Крымской астрофизической лаборатории
33 года
Меня всегда влекло ко всему неизведанному, но впервые серьезно заинтересовался космосом в седьмом классе. Однажды я обратил внимание, что на небе есть три звезды, образующие одну стройную линию. Отец сказал, что это созвездие Орион, а на следующий день принес мне книгу Феликса Зигеля «Сокровища звездного неба». Эта книга стала настоящим путеводителем по космосу и его мифологии, и именно с нее началось мое увлечение.
Большая туманность Ориона. Фото: Сергей Назаров
Я поступил на факультет автоматизации СевНТУ, по стопам отца. Это был конец 90-х, и в те годы у нас почти нигде не учили астрономии, но посвятить себя этой науке я решил уже тогда. Астрономия ведь как любовь — раз и навсегда. Однако я с детства интересовался не только космосом, но и техникой, поэтому на своем факультете отучился с удовольствием, а полученные там знания сильно помогли мне потом в научной карьере.
В обсерваторию попал не сразу. В студенческие годы подрабатывал в сфере обслуживания, продавал кукурузу на пляже, а после окончания вуза несколько месяцев проработал на Севморзаводе. Уже тогда я учился в аспирантуре и хотел заниматься чем-то большим, нежели настройка приборов и обслуживание техники. Я хотел заниматься наукой, поэтому, как только выдалась возможность, переехал в обсерваторию в Научном.
Туманности Лагуна и Тройная. Фото: Сергей Назаров
Из моих однокурсников больше никто не пошел в науку. Но мой выбор, в основном, одобряли, поскольку астрономия — редкая область, которая сочетает в себе науку и романтику. В математике, например, голые цифры, а у нас — звезды. Это такая немножко чувственная профессия, поэтому людям она интересна, хотя разбираться в ней готовы немногие.
В нашей обсерватории существует два направления: на 80% это фундаментальные исследования, которыми занимаюсь я, и на 20% — практическая работа, которая может приносить плоды уже сейчас. Практика — это наблюдение за спутниками Земли, космическим мусором, солнечными вспышками и астероидами. Взять, например, астероиды: их изучают не только потому, что они могут быть опасны для нас, но и потому, что из них можно извлечь выгоду — добывать полезные ископаемые. Несколько лет назад в США уже зарегистрировали первую корпорацию, которая собирается заниматься добычей.
Астероид Лютеция, снимок к/а Розетта
Последний полет кометы ISON
Лично я изучаю сверхмассивные черные дыры в активных ядрах галактик. Тема достаточно популярная, потому что в перспективе с помощью черных дыр можно будет получать энергию. Но это очень далекая перспектива — скорее всего, это произойдет через сотни лет. А пока мы исследуем эти объекты и наблюдаем, что там происходит, чтобы подготовить базу для будущей практической работы.
Чуть южнее центра нашей Галактики. Фото: Сергей Назаров
Вообще, астрономия хороша тем, что в ней до сих пор множество белых пятен, поэтому поле для деятельности очень широкое. Ты можешь заниматься математическим моделированием, можешь интерпретировать полученные данные и писать научные статьи, а можешь наблюдать за космосом. Я занимаюсь именно этим — смотрю по ночам в телескоп, в этом романтики больше. Рутина в работе астронома, конечно, тоже присутствует, но я бы сказал, что это больше относится к начальникам лабораторий — им достается больше, чем нам.
Как устроен рабочий день астронома? Каждая группа ученых подает заявку на работу с определенным телескопом, время распределяется между участниками наблюдений, и все получают свое расписание. В среднем астроном наблюдает за космосом от 5 до 10 дней в месяц. Бывает и по 15 ночей, но это очень трудно. Если погода хорошая, то человек наблюдает, если плохая — занимается другой работой в обсерватории: пишет научные статьи, ищет гранты, налаживает телескоп.
Ядро нашей Галактики — Стрелец. Фото: Сергей Назаров
Кстати, университетские знания пригодились именно для работы с телескопами: оборудование у нас устаревшее, его нужно постоянно модернизировать. А чтобы модернизировать, нужно понимать, как все устроено, программировать и создавать новые приборы.
Проблема с оборудованием — от недостатка финансирования. Даже если бы последние два года нам выделяли большие средства на оборудование, мы бы не успели все поменять, потому что это слишком крупная статья расходов. Вот если бы обсерваторию хорошо финансировали все 20 лет, что мы жили при Украине, сейчас было бы лучше. Но, как говорится, что есть — то есть.
В России наука финансируется гораздо лучше, проводится больше конференций, лучше налажено сотрудничество. Даже если наша обсерватория не может оплатить поездку на конференцию, это может сделать приглашающая сторона.
За последнее время я посетил три российских научных центра: Пулковскую обсерваторию в Питере, известную обсерваторию в Нижнем Архызе и обсерваторию в Кисловодске. Последней смело можно гордиться — там построили совершенно новый телескоп диаметром 2,5 метра с очень высоким качеством изображения. В Архызе тоже хорошо. Там стоит известный шестиметровый телескоп, а главное — значительно больше сотрудников, поэтому они достигают очень высоких результатов. А вот обсерватория в Питере приходит в упадок, потому что город наступает на нее и не дает возможности наблюдать за космосом. Уличное освещение и реклама светят прямо в небо, а это создает сильный фон, потому что свет рассеивается в воздухе, и разглядеть Млечный путь становится просто невозможно.
Млечный путь в КрАО. Фото и обработка: Стас Короткий, Сергей Назаров
Основная проблема нашей лаборатории — нехватка хороших специалистов, которые могут модернизировать технику на современном уровне. То есть не просто менять болтики, а создавать современные устройства, отвечающие последним требованиям науки. Таких людей в принципе готовят мало, и их сразу перехватывают крупные организации, где зарплаты гораздо выше. Не хватает и астрофизиков. В Советском Союзе эта область была сильно развита, но в 90-е связь поколений ученых прервалась, и восстановить ее до сих пор не удается. Возможно, дело в том, что государству сейчас это просто не нужно.
Тем не менее в России существует Фонд фундаментальных исследований, который осуществляет основную финансовую поддержку ученых в стране. Последний раз мы выигрывали несколько лет назад, еще до воссоединения с Россией, но другим группам исследователей за это время удалось получить грант. Но это нормальный процесс, поэтому мы не расстраивается, а готовимся вскоре участвовать снова.
Вообще, в научной среде не принято выяснять, кто конкурирует с тобой за грант, и соперничать. Все мы сотрудничаем, потому что, как говорится, одна голова хорошо, а две — лучше. Ученые из разных стран часто просят друг дружку понаблюдать за определенными объектами, потому что пока у них темное время суток, у нас может быть день, или у нас пасмурно, а у них ясное небо.
Я часто заказываю снимки для своих исследований с мощных телескопов, расположенных в Австралии и на Гавайях. Иногда сделать снимки меня просят друзья, и я это с удовольствием делаю. Снимки красивых объектов звездного неба — одно из моих хобби, помимо науки.
Белый Лебедь WS180. Фото Сергей Назаров
Кроме космической съемки, я люблю путешествовать и ходить в горы. Иногда это можно совместить с работой, потому что существует такая вещь, как командировки на конференции.
К сожалению, я редко смотрю кино, потому что очень много приходится читать по работе. Да, на все времени не хватает, но надо понимать, что у каждого человека в сутках ровно те же 24 часа, что были у Эйнштейна, Билла Гейтса, Хокинга и других выдающихся людей, а значит ровно столько же шансов добиться за это ограниченное время чего-то действительно серьезного.
Тем не менее к фильмам о космосе отношусь очень положительно. Даже к самым низкопробным вроде «Гравитации». В каждом из них, так или иначе, находятся моменты, которые способны заинтересовать людей. И пусть человеку не понравится сюжет — возможно, он увлечется красотой космоса. Вспомните, насколько красивые съемки Земли из космоса были в той же «Гравитации» — это что-то потрясающее! В «Интерстелларе», который гораздо более честен с точки зрения физики, таких съемок нет. Но все люди разные, а значит, кого-то затронет одно, а кого-то — другое. Поэтому фильмов о космосе должно быть как можно больше — это наше будущее.
Общаюсь в основном в среде ученых, но и с людьми далекими от науки тоже контактирую, так что временами слышу различные заблуждения об устройстве мира. Но я отдаю себе отчет, что большинство людей не имеет астрономического образования, и у них нет времени, чтобы глубоко разобраться в теме. Каждый человек — это не белый лист, который нужно исписать, а это факел, который нужно поджечь. Если он заинтересовался астрономией и пришел к тебе с вопросом, нужно ответить так, чтобы не отбить у него охоту.
К сожалению, общий уровень знаний о космосе невысок, потому что государство не прикладывает усилий для популяризации науки. Государству под силу не только повысить общий уровень, но и привлечь людей в фундаментальную науку. Но пока что реалии таковы, что человек скорее выберет более высокую зарплату и жизнь среди людей Яндекс-программистом, чем поедет заниматься исследованиями вдали от цивилизации.
Несмотря на некоторые трудности, я нашел себя и нахожусь на своем месте. Лет 5-10 назад, когда ученым приходилось буквально бороться за выживание, я подумывал уехать за границу. Но за последние два года ситуация улучшилась. Появилось куда больше возможностей для достижения высоких научных целей, так что заниматься наукой теперь можно с полной отдачей.
