17 января в «Примечаниях» вышел материал «Артек отберет у людей квартиры и огороды». Речь в нем шла о том, что не успел МДЦ «Артек» закадастрировать полученные от Сергея Аксенова земли — как в лагерь нагрянули пять автобусов с полицией. Они шарили по домам, сараям и огородам живущих здесь полвека людей, фотографировали, опрашивали жителей. И давали понять, что скоро даже тем, кто приватизировал жилье много лет назад, придется расстаться со своими квартирами — потому что федеральные нормы безопасности детей требуют отселения «посторонних».
Материал этот вышел раньше, чем его дополнили комментариями второй стороны, и уже через час мы его сняли. После этого пресс-служба Артека пригласила нас посетить МДЦ и лично пообщаться с генеральным директором. То, что задумывалось как разговор о будущем Артека и Гурзуфа, неожиданно вылилось в нечто большее.Хмурым январским днем сотрудникам Артека показывают новую медиатеку. В светлом дизайнерском зале — книги, мониторы и люди, причем мониторы явно доминируют.
Гендиректор Алексей Каспржак выглядит похудевшим и усталым. Неброские джинсы, серый кардиган, черные лоуферы. Ничего вычурного, ничего такого, что могло бы подчеркнуть статус. Возможно, все это дорого, а может, и нет. Внимательный взгляд умных глаз:
— Время работы? — спрашивает он.
— С 8 до 17 на данный момент, потому еще нет приказа об открытии вакантных ставок, — тихо отвечает библиотекарь.
— Нет, слушайте, в чем история с приказом?
— У меня людей нет.
— Мне все равно. Библиотека должна работать до двух часов ночи.
Спокойно, но требовательно директор объясняет свою мысль:
— И в субботу-воскресенье она должна быть открыта поздно. Вожатые сюда приходят после работы. Важно, чтобы здесь было комфортно. Мы через место удобное и комфортное для проведения времени человека вне работы и вне его номера, обставляя его книжками, делаем так, что он, того и гляди, в какую-нибудь из них да заглянет. Договаривались, что здесь будут стоять автоматы, будет запах кофе.
— Автоматы будут.
— С вас работа длительное время. Здесь должно быть открыто. Учтите, я буду проверять
Алексей Каспржак. Здесь и ниже — фото пресс-службы «Артека»
Кажется, мы начинаем понимать, какие претензии могут быть у местного персонала к молодому федеральному руководителю. А еще становится ясна причина его усталости: такие вещи в Крыму надо повторять без конца — и это не гарантия, что они дойдут до каждого.
Мероприятие заканчивается в считанные минуты. Кто-то предлагает в стиле советского официоза выразить благодарность руководителю. Энтузиазма реплика не вызывает, и потихоньку люди расходятся.
«В Артеке нельзя работать долго»
Знакомимся без церемоний: короткое рукопожатие и взгляд глаза в глаза. Выходим в холл недавно отреставрированного общежития для вожатых на 500 человек.
— Это была школа, — рассказывает Каспржак историю реконструкции. — Потом она превратилась в общежитие. Были аудитории — классы, разделенные шторами. Жили по 15 человек. Все эти плитки, холодильники... У кого-то есть стиральная машина, у кого-то нет.
— А сейчас?
— Думаю, такого общежития нет, наверное, ни в одном вузе России. У меня нет желания хаять что-то, но, условно говоря, Артек в последние годы предыдущего периода был местом для тех, кто приехать никуда больше не может и отсюда никуда уехать не может. Потому что в семье что-то плохо, денег нет...
— То есть сюда стекались асоциальные элементы?
— Нет. Среди них были ребята, которые приехали по зову сердца. Они до сих пор остались.
Но в Артеке нельзя работать долго, особенно на позиции вожатого. Человек теряет социальные навыки. Его одевают, его кормят, у него организован быт и регламентировано время. Очень важно в определенный момент человека из этой системы выдрать. Потому что в определенный момент происходит то, что вы производите в рамках своей статьи. Это такая патерналистская история, в которой Артек постоянно что-то должен. Да никто никому ничего не должен.
Я говорю сейчас не как работодатель. Как работодатель я выполняю свои функции.
Внутренне соглашаемся: Крым — олицетворение патернализма. Об этом говорят многие, особенно те, кто приезжает с материка встраивать полуостров в российскую действительность.
Проблемы, о которых мы пишем, возникли не на ровном месте: люди надеялись, что с приходом России оголтелый захват собственности, беззаконие и коррупция снизятся. Однако новая действительность к ним самим предъявила счет, отобрав у жителей Гурзуфа возможность ходить на ранее открытый, а теперь оказавшийся за забором Артека пляж Гуровские камни — ради безопасности детей, отдыхающих в федеральном центре.
С другой стороны, если бы не было у крымчан этого патернализма, случилась ли бы вообще Крымская весна? И не отречемся ли мы от ее идеи, если эта идея отречется от нас?
— Важно, чтобы здесь было комфортно, — продолжает Каспржак. — Не может человек, к которому одним образом относятся, относиться к ребенку по-другому. Этот корпус вожатых очень важен. Вожатый — это ключевой сотрудник.
— Как вожатые попадают к вам? У вас отбор?
— Естественно. У нас 30 вузов, которые с нами работают. Возраст 20-25 лет. Сейчас мы планируем привлекать магистрантов, чтобы они, работая у нас, в очно-заочной форме продолжали образование.
— Вожатые живут с детьми?
— Ни в коем случае.
Это я в том смысле, что вожатые для нас — тоже дети. Здесь с этим жестко. Они живут по трое — это история как раз о том, чтобы, не дай бог, по двое не жили. Если ты становишься семейным, ты — за территорию. То, с чем мы сейчас имеем проблемы (с жильем на территории — прим. авт.), это просто халатность управленческая.
— То есть, отношения запрещены?
— Нет, но если ты собираешься жениться, ты выселяешься. Организуй свою жизнь за территорией.
С площади перед корпусом открывается широкий вид на море и Аю-Даг. Открытые пространства — это первое, что здесь бросается в глаза на фоне удушья плотно застроенных южнобережных поселков. Заснеженные горы оттеняют яркость новеньких фасадов.
— Вот эта вывеска весит... — не слышим, ветер треплет волосы и уносит слова, — тонн. Она светится ночью, как Hollywood. Ее видно с моря. Важно, чтобы в любой точке ребенок видел, что он в Артеке. Мы занимаемся брендированием, чтобы впоследствии производить и продавать продукцию под брендом «Артек». Мы уже производим и продаем воду, сок. Скоро появится мороженое.
«У меня все за все платят. Бесплатно нельзя»
Садимся в артековскую «Октавию». Машина тоже брендирована — с надписью по борту. За рулем сам Алексей Каспржак. Едем в «Горный», к главной артековской площади. Дежурные вопросы о количестве детей, сотрудников. Алексей отвечает, но в репликах нетерпение. Он выжидает, когда же мы перейдем к главной теме — борьбе с людьми, чьи дома мешают ему строить светлое будущее лагеря и которых он хочет из «Артека» выселить.
Проезжаем школу. Рядом на площадке — надувной спортзал.
— Он какой-то странный...
— Почему? — напрягается Каспржак. Позже он признался, что из-за жалоб на запах резины в новом зале ему пришлось принять в Артеке массу проверок.
— Ну, выглядит необычно. Мы много раз видели его на фото. Непонятно что внутри.
— Пойдемте, посмотрим, — говорит директор, останавливая машину. В спортзале резиной не пахнет, и разговор плавно переходит на соседнюю школу. Она построена в 2004 году и выглядит вполне прилично.
— При Украине школа была нелегальна, — объясняет Каспржак. — Не очень понимаю, как они выдавали диплом, если у нее не было имущества. Был Артек, и была муниципальная школа, в том числе, для местного населения. Это был элемент заигрывания. Людям не могли дать зарплату, зато построили школу.
Я ее взял к себе в Артек из муниципалитета — с большим трудом. Я получил грант, который ее статус легитимизирует внутри меня. Он не покрывает моих расходов, мне приходится тратить на нее из внебюджетных средств. И сейчас я пытаюсь прописать ее к себе в госзадание федеральное.
Потому что мы из места препровождения ребенка превращаемся в место производства образовательных программ.
Говоря «я», Каспржак ассоциирует себя с Артеком. Говоря «Артек», подразумевает себя. Эта особенность сначала настораживает. А потом ты просто понимаешь, что этот маленький человек с манерами Наполеона - возможно, единственный, кто видит будущее Артека и четко представляет, каким должен быть лучший лагерь в мире.
Найти здесь, в Крыму, единомышленников — задача непростая. Обрести тех, кто не просто думает как ты, но кому можно доверять — практически невыполнимая. Приходится все контролировать самому. И делиться с Артеком тем, что нажил в прошлом.
— Здесь открыта школа тенниса федерации тенниса России. Здесь мои дети тоже играют. Я плачу аренду сам себе. У меня все за все платят. Бесплатно нельзя. Все, что бесплатно, будет выкинуто. А те, кто привык бесплатно, те возмущаются.
— Почему выкинуто?
— А вы книжечку, которую вам на улице бесплатно дали, домой понесете или в ближайшую мусорку? Поймите, это минимальных денег стоит. Для ребенка в месяц 8 занятий теннисом стоит 1200 рублей. При средней минимальной зарплате в Артеке 29 тысяч рублей. При этом, честно, я своего личного тренера, моей семьи, привез сюда. Привезти из Москвы квалифицированного тренера нереально — у него там зарплаты совсем другие.
«Поймите, аутсорсинг...»
Едем к столовой лагеря «Горный»: елка, сцена, яркие пятна корпусов. От разговора с Каспржаком трудно отвлечься, он поглощает все внимание.
Стол накрыт в закутке большого зала, где обедают дети. Салаты из свежих овощей, чаша с фруктами, выпечка, компот. Управляющий из аутсорсинговой компании подбегает к столу:— Я предлагаю провести небольшую дегустацию, попробовать, что детки кушают.
— Мне кофе, — отказывается от еды Каспржак. — Хорош меня уже кормить.
— О, капустка! — радостно улыбаемся мы, чтобы как-то разрядить обстановку. Перспектива долгого обеда немного напрягает: в конце концов, мы приехали не для этого.
— В детском питании куча ограничений, — реагирует Алексей. — Что можно, что нельзя, в каких сочетаниях...
— Кто ограничивает? Роспотребнадзор?
— У меня есть и внутренние службы, — обижается он. — Поймите, аутсорсинг... Вы почитайте, что это такое. Я передаю право управления в тех же самых параметрах, в которых мог бы осуществлять деятельность сам. Одна из причин: профессионал должен заниматься своим делом. Это не моя история.
Моя история — это образовательная услуга. Если бы я мог транспорт отдать, я бы транспорт отдал. Но в Крыму нет транспортных компаний, и сюда не заходят большие транспортные компании. А так я валяю дурака: покупаю автобусы.
Я самый большой перевозчик в Крыму, имеющий лицензию. Это не моя работа. Моя работа — это детские образовательные программы.
— У нас сегодня вафли венские на анимации, — возвращается к столу управляющий, сверкнув золотом массивных часов. — Для целостности картины питания в «Артеке» я хочу, чтобы гости попробовали все. Потому что это все с линии раздачи. Мы ничего специально не готовим.
А дальше мы еще пообщаемся с детками. У нас сейчас как раз лагерь «Янтарный» пришел покушать. И вы сами посмотрите, что у детей на подносах, как они кушают.
— Андрей, перестань людей кормить — бросает Каспржак, кивая на нас. — Они думают, мы их специально кормим...
— Татьяна, а где кормят вас? — обращаемся мы к пресс-секретарю.
В основном Татьяна молчит, а сейчас первая начинает с аппетитом есть борщ.
— У нас есть столовая, — отвечает она.
— Мы ее тоже отдадим на аутсорсинг, — вставляет Каспржак. — Она плохо работает. Приедете туда — там изжога. И изменить это невозможно. Я не собираюсь этим заниматься. Риски очень большие. Мой главный благополучатель — это ребенок.
— После того, как государство вам доверило Артек, с персоналом много проблем?
— Как в любом учреждении, где много народу. Есть люди, которые сначала не верили. Первый год — это был год под знаком «ничего не будет, все разрушат, все сопрут и уедут». После того, как мы все построили, завезли детей и провели 90-летие в объеме сумасшедшем, начали появляться те, кто начал верить. Эта группа постоянно растет. Но тут история такая: чтобы сделать хорошую услугу, нужно много работать. С утра и до вечера желательно. И те, кто хорошо работает, в Артеке начали хорошо зарабатывать. Я это вижу по одежде, по тому, как они стали выглядеть. И мы помогаем тем, кто не имеет жилья, кто не может претендовать на переселение, как-то организовать ипотеку.
«Я не подвергаю сомнению ни один документ»
— Вот вы спрашивали про вожатых, — продолжает Каспржак. — Вожатые образовали семью. Раньше им как-то организовывали жилье, чтобы было, где жить. Сейчас им хватает зарплаты, чтобы вступить в ипотечную программу, чтобы купить жилье где-нибудь от Ялты до Алушты.
— Вожатым?
— Это уже не вожатые. Это либо старшие вожатые, либо замдиректора лагерей, методические работники. Но у них на семью может быть 60-70 тысяч зарплаты. Это достаточно. От 50 тысяч уже достаточно.
— А квартиры сколько стоят?
— Миллион двести минимально. Миллион четыреста — миллион семьсот.
— Это где такие цены?
— В Алуште однокомнатная квартира стоит миллион двести. В Ялте и 3 миллиона может стоить. Я знаю весь рынок риелторский. У меня люди есть, которые мне все выгружают: какие квартиры, где...
Я не против того, чтобы этим заниматься. Я работодатель. Но я против того, чтобы это делать нелегально. Чтобы их нелегально прописывать, нелегально устраивать, потом нелегально... Вы понимаете, какое количество людей у нас есть? Какое количество вообще проблемного жилья в стране?
— Но у тех, кого вы собираетесь выселить с территории Артека, есть право собственности на квартиры. Дома — на вашей земле, а квартиры в них приватизированы.
— Это у кого? Есть один человек в Лазурном, но он здесь не появляется. Это был замначальника... он строил «Аю-Даг». Он получил в корпусе квартиру. Это такая нехорошая история. Я не подвергаю сомнению ни один документ, который мне приносят. Только нет документа, понимаете?
— Хорошо, но людям некуда идти.
— Ни один человек до этого момента, обладающий хоть каким-нибудь документом — мне все равно каким — живущий на территории и не имеющий альтернативного жилья, выселен не будет.
— Хоть каким — это каким все-таки?
— Любым. У меня реестр есть тех, кто тут живет. В каждом случае надо смотреть, есть ли у людей документы.
— Ну, вот Сергей Иващенко-Алакозов. Его дед построил дом на территории между «Кипарисным» и «Лазурным». У него есть обменный ордер, но права приватизировать дом он так и не добился. А он родился в этом доме. И куда теперь?
— Во-первых, мы пока не цепляем эту территорию (в непосредственной близости от этого дома идет подготовка к строительству лагеря «Солнечный» — прим. ред.). Я думаю, что там будет индивидуальное решение. Мы этого добьемся.
— Там нет собственности — это факт.
— Ни у кого нет [оформленной собственности]. Я вам открываю глаза. Вот у всех, кто здесь, — он делает неопределенный жест в сторону окна, — ни у кого нет.
— Но люди говорят, что у них есть приватизация на квартиру.
— Дайте мне фамилию.
— Лена Озимкова. Ее муж приватизировал квартиру.
— Озимкова живет за территорией. Понимаете, здесь была генпрокуратура с проверкой. Она вынудила меня заниматься этим, потому что эти незаконные постройки — они на моей территории.
У меня есть 803 человека, которые живут в МДЦ «Артек». Мы ходили, переписывали, дали людям возможность подписать бумажку, что они готовы на переселение. Все это делалось для того, чтобы понять, сколько их, как они там живут, сколько у них детей и так далее. У нас было несколько споров судебных, когда мы этот реестр составляли.
Например, люди, узнав о том, что у нас будет программа переселения, захотели вписать туда кого-нибудь из своих родственников. Мы никого, кроме новорожденных, у родителей которых нет альтернативного места жительства, не прописываем. И с местной прокуратурой мы в этом вопросе нашли понимание. Но бывают разные обстоятельства. Люди могут развестись. Они знают об этом и этим пользуются.
«Они должны понимать, что жить на закрытой территории неудобно»
— Есть люди, которые живут в помещении, им предоставленном, — перечисляет Каспржак. — Есть люди, которые что-то к нему пристроили: типа, самопристрой. Какой-нибудь сарайчик под сдачу... Кстати, сдачу мы почти закрыли. Они должны понимать, что жить на закрытой территории неудобно.
— То есть все эти истории с пропуском — способ показать, что это неудобно?
— Нет. Просто это реально неудобно. Вот вы сейчас так и напишите, а мы просто пытаемся объяснить... Я был вице-губернатором Тверской области. Там есть ЗАТО «Озерный». Он находится на острове. На нем жить неудобно. Там нет мостов, специально. Там производят высокоточное оборудование для военных. Там есть только лодка или паром, который ходит раз в час.
Вот и считайте Артек закрытым автономным территориальным образованием. Да, здесь будут КПП, здесь будут усиленные меры охраны, здесь нельзя гулять, нельзя жарить шашлык в парке или на дороге.
Я когда приезжал сюда... на дороге на Аю-Даг люди ставили мангалы и жарили шашлык. Это на расстоянии 300 м от детей. А в парке пили водку. А на пруду у них был традиционный воскресный пикник.
- Вы считаете, что местным сюда не должно быть доступа вообще?
- Абсолютно. Это не я считаю. Это требование к такого типа образовательному учреждению, которое предъявляет мне прокуратура, предъявляет мне ФСБ, отвечающая за антитеррор, МЧС, МВД. Завтра будет совещание по поручению президента РФ по мерам обеспечения безопасности. В этом поручении четко написано, что необходимо принять исчерпывающие меры по переселению людей.
«Люди мне не верят»
— Но проблема собственности возникла и в других местах, — объясняем мы свои мотивы. — И проблема доступа к морю это не только история Артека. Это проблема вообще всего запретного. Поэтому мы пишем об этом. Это людей волнует.
— Я так устроен: правило должно трактоваться ко всем одинаково. Но люди хотят другого. Они не могут меня понять. Они приводят в пример мою семью. Но я не гуляю по территории. Я жене и няне — у меня пятеро детей — запрещаю это делать.
— А где они гуляют?
— За территорией. У «Аю-Дага» есть маленькая площадка. Я сам лично купил оборудование: качели, площадки. Я плачу за номер в гостинице, в котором живу — 35 тысяч в месяц. И все сотрудники платят за номер. Мои дети учатся в этой школе и ходят в этот детский сад.Да, мне друзья подарили собачку. Я с ней по утрам хожу по территории, смотрю, что где устроено. Я знаю все точки, где что-то не работает, фотографирую, пишу смс. У меня в куртке пакетики, в которые я фекалии за собакой убираю. А другие...
— Они не носят с собой пакетики?
— К сожалению. То, что я делаю, заразительно, потому что охранники стали вслед за мной фотографировать, что где не так. У нас есть система оповещения службы эксплуатации, где можно сделать заявку онлайн, чтобы не звонить.
— Почему про вас так говорят, будто вы гуляете, а другим нельзя?
— Люди мне не верят. Теннисный корт я арендую. И всех остальных заставляю. И они потихонечку стали детей своих водить. У меня есть группа тенниса для детей вместе с родителями в детском саду. У меня есть плавание для детей в бассейне. У меня есть фитнес для работников. У нас есть дзюдо, футбол...
Но я вам больше скажу: никто не водит в эти секции своих детей. Пытаешься понять, почему. Я сегодня это сформулировал: это ужасно, но они не хотят, чтобы дети увидели, как можно жить по-другому.
Кажется, мы понимаем, о чем он говорит. Здесь, в Артеке, нет ощущения гипервосторга, нет внутреннего wow. Здесь просто хорошо: так, как должно быть повсюду. Здесь чувствуешь себя человеком.
Там же, за воротами, практически отсутствуют возможности для нормальной жизни. Там нет общественных пространств, парков, бассейнов, доступных и достойно оборудованных секций для занятий спортом. Там Третий мир, а здесь Первый. Люди это понимают, осознают. И — злятся.
«Я и так с утра до ночи …»
— Скажите, чего вы боитесь? — задаем прямой вопрос.
— Ничего. Мне обидно. Искренне обидно. Мне обидно по одной простой причине: я догадывался о вашей позиции, оказалось, что она у нас одинаковая. Когда ты едешь и видишь, что Крым во многих местах лучше, чем Сицилия... Когда ты понимаешь, что лучший анекдот про эту территорию — это анекдот про уезжающего иностранца, у которого спросили, что ему больше всего понравилось, а он ответил: «Дети, потому что это единственное, что вы не делали руками». Мне очень обидно, что журналисты с подобным мнением, вместо того, чтобы работать вместе... Я цели не вижу. Я и так с утра до ночи … Потому что тяжело менять менталитет.
Каспржак рефлексирует:
— Я здесь закапываю много здоровья физического. Я за два года влез в костюм одиннадцатиклассника.
— Зачем вы сюда приехали?
— Вызов профессиональный. Мне, как управленцу. Есть предложения, мимо которых проходить нельзя. Лучше жалеть о содеянном. Я считаю, что наш проект — это одна из точек, где люди руками, головой и сердцем делают вещи, привлекающие внимание. Мы за этот год привезли сюда тысячи детей из разных стран мира. Это точка брендирования, которая у нас в России есть. И когда с нас берут 400 рублей за стоянку автобуса в аэропорту, я говорю: «Кто кому должен платить за то, что мой брендированный автобус заехал в аэропорт?» Понимаете, это доверие, которое оказано гражданами страны, — оно оказано Крыму.
— Ну и как, удается их убедить?
— Трудно. Но мне вообще все равно. У меня есть задача сделать лучший лагерь в мире. Один из главных лозунгов, который реализуются в Артеке, существует для того, чтобы в стране появилось больше людей, верящих в себя и понимающих, что твоя жизнь и твои желания делаются твоими руками. Вообще вся эта история с поощрением, с рейтингом достижений детей — это история про «поверить в себя». Кроме как в себе, нам негде искать причину собственных бед. Поэтому правда двоякая. Люди, наверное, это чувствуют...
«Я единственный их защитник»
— Давайте вернемся к переселению людей.
— У нас есть один дом на Строителей, 11д. В нем тринадцать квартир, которые принадлежат Артеку. Там давным-давно живут люди — лет по десять. Они по очереди были предоставлены. Нам было дано поручение передать этот дом в муниципалитет для последующей приватизации этих квартир. Это случилось только что. Но этот дом находится за территорией Артека. Нормальный жилой дом, многоэтажка.— А другие?
— Когда речь идет вот об этих вот «модулях» (на территории Артека — прим.ред.) и так далее — это и жильем назвать трудно. Я мог бы признать эти дома аварийными, и тогда это станет головной болью муниципалитета и региона.
Они не понимают одной простой вещи. Я единственный их защитник. Никто из местных властей заниматься их проблемами не будет. Признают аварийным и засунут в общежитие, в комнату десять метров.
Программа переселения действует по субъекту. Отправят их куда-то в центральный Крым. Я этого не делаю, потому что я понимаю, что это закончится ничем. А мне вокруг проекта нужно положительное настроение.
— И как вы будете действовать дальше, после этой проверки (с начала января МВД Крыма описывает в Артеке самострои — прим. ред)?
— Я вытаскиваю понимание, сколько у них там людей в семье, что они там пристроили. Вызываю БТИ, заключаю с ними прямые договора, чтобы зацепиться за программу переселения — это элемент права. Чтобы предоставить им комфортабельное жилье. Потому что гражданин становится гражданином, когда у него есть собственность.
— Куда переселять?
— Мы запроектировали дом на нашем участке, но за территорией. Рядом продаются квартиры по 100 тысяч за метр. Запроектировали по федеральным нормам — не по региональным, не по местным, потому что федеральные нормы по переселению выше. Но мы не пролезаем по цене за квадратный метр. Здесь очень дорогой фундамент, здесь очень дорого строить. Сейчас мы обсуждаем: либо нам правительство РФ изменит стоимость квадратного метра, либо мы пойдем на инвестпроект. Пойдем к инвестору и предложим построить нам по той норме стоимости, которая есть, но исходя их наших требований к качеству. И себе построить, чтобы компенсировать затраты. Это тоже конкурсная процедура.
— Где этот участок?
— Все вокруг Артека, в Гурзуфе.
— Вы сказали у «нас есть участки». Как они попали к вам? Когда?
— Опять вы... У нас есть целостный кусок. Он нужен Артеку в таком виде с точки зрения связей между лагерями. И есть еще участки за территорией. Они были изначально, давались для строительства жилья, скорее всего. У нас также есть участки в Симферополе.
— Но на вашей территории есть и дореволюционные дома.
— Да, в советские времена, когда выбирали участок под Артек, его наложили на некоторые дома. Почему мы сейчас это обсуждаем? Есть документ. За все это время... Если у тебя есть права на недвижимость, ты отстаивай их! Реализуй их в суде.
Я же не могу прийти к ним (к людям, живущем на территории — авт.) и сказать: ты мне веришь, я тебе верю. Я очень трепетно отношусь к теме доверия. Это очень важно. Но сегодня это юридические отношения. И не надо эмоционировать в рамках юридических отношений.
— Они вам не верят?
— Проблема заключается в том, что предыдущие начальники, создали такой негатив, что люди не верят. Вот это общее настроение: разговаривать бесполезно.
«Хочу, чтобы всем было комфортно»
— А люди на материке больше доверяют начальству?
— Конечно больше. Здесь вообще с этим беда. Эта история с детским садом... Во-первых, кто кого обманывает? Как можно обеспечить четырехразовое питание ребенка за 130 рублей в день? Во-вторых, требования... Разве разумная мать может сказать: сократите порции и уберите из супа мясо. А такое требование технологам подрядной организации было высказано.
— А если они тупо не тянут... Не могут платить.— Средняя зарплата в Артеке 29 тысяч рублей. И потом... Если ты нуждающийся, приди в профсоюз работников образования, напиши заявление. И я тебе из внебюджета дам субсидию. Но Баженову (главе альтернативного профсоюза работников культуры в Артеке — прим. ред.) в его профсоюз я и копейки не дам.
— Вы считаете, что он так пиарится. Но проблема, которую он озвучил, не решена. Плата за детский сад повысилась?
— Нет, это не подтверждено. Во-первых, у меня выше 2900 не будет. Не буду поднимать плату выше, чем региональная, хотя имею право. Я хочу, чтобы всем было комфортно. Во-вторых, вопрос субсидирования для нуждающихся мы с профсоюзом решим. Объем субсидий — это вопрос. Для меня это важный инструмент налаживания отношений между работником и работодателем. Они должны понимать, что если ты хочешь платить меньше, ты должен объяснить почему, ты должен заявить о том, что ты нуждающийся. Это важно, это правильное отношение. Субсидия должна быть адресной.
Подход современного эффективного менеджера ко всем формам социалки в России. С одной стороны правильно: льготы должны быть адресными и максимально монетизированными, чтобы исключить перерасход бюджетов. С другой, именно наиболее нуждающимся приходится обивать пороги в бесконечном просительстве. Это унижает и озлобляет человека.
«Если не пустить их внутрь, они разобьют окно»
— У меня еще одна история, — продолжает Каспржак, —
работники ломятся в детский бассейн. Но они туда не попадут: ни сейчас, никогда. Ни бесплатно, ни за деньги. Это вопрос гигиены. И это невозможно объяснить. Они мне отвечают: «Мы привыкли». А вопрос в том, чтобы на халяву воспользоваться, ведь история очень простая: многие считают, что Артек не нужен. Говорят, лучше бы раздали нам всем по тысяче рублей. Это так сквозит: «Почему не мне?»
— Нам такого ни разу не говорили...
— А мне говорят. Понимаете, Артек нужен Крыму. Это проект-сказка, проект-мечта. Я понимаю, что должно вырасти целое поколение, чтобы понять это. Я почему делаю отдельную квоту для детей Гурзуфа? Во-первых, к нам едет Крым, для которого никогда таким открытым Артек не был. Во-вторых, Гурзуф. Потому что человек, который сюда приехал настоящим артековцем, никогда плохо Артеку не сделает. Был такой лагерь возле Суук-Су для детей местных сотрудников. Я отменил его сразу же.
— Жили в прогнивших бочках, питание было хуже, чем у других детей, — подключается к разговору Татьяна. — И только сейчас мы начинаем говорить, что дети сотрудников — такие же дети. Если вы отдыхаете в Артеке, то должны жить так же, как другие, приехавшие из регионов. Должны жить в том же отряде, в том же лагере. Нельзя делить.
— Нельзя, — вторит ей Каспржак. —
Через два года не будет ни одного ребенка в Гурзуфе, который не был бы в Артеке. Я так и объяснил вице-премьеру Ольге Голодец: если мы не пустим их сюда, на территорию, они разобьют стекло. Вы понимаете, о чем я?
— Сейчас золотое время для детей, учащихся в школе, — продолжает Татьяна. — Они пользуются всей территорией. У нас 50 новых студий. Если несколько лет назад эти материалы для допобразования были из цветной бумаги в лучшем случае, то сейчас все, что необходимо, студии получают. И гурзуфские дети всем этим тоже пользуются.
— Но как мне объяснить местным, что здесь нельзя гулять?! — с надрывом спрашивает у нас директор.
— Я уже слышала другое мнение, — снова тихо и спокойно вступает в разговор Татьяна. — Тот, кто раньше возмущался, теперь говорит: «А я задумался, как выходит, что люди, которые раньше здесь ходили голые, в купальниках на пляж — исчезли?» Ведь это действительно безумство! Они только сейчас понимают. Мы пытаемся поменять ментальность.
— И она меняется?
— Конечно, — уверен Алексей. — Сотруднику звоню, а он в Сочи. Они выезжают, учатся теперь. У них есть возможность поехать в отпуск. Директор музея больше всех возмущался, что я тут все меняю. Сейчас он поездил, понял, что надо менять музей. Мы принципиально меняем подачу. Музей — это не охрана, музей — это эмоция. И вот так рубежами мне приходится людей убеждать.
— Получается?
— Люди сами магистратуру заканчивают. Мы им помогаем. У меня большое количество учителей, преподавателей, работников учатся в разных вузах. В том числе и в магистратуре Высшей Школы Экономики по управлению образованием. Я проректором «Вышки» был, знал, что эта программа есть. Те, кто удочку готовы брать, а не только рыбу — буду поддерживать. А тем, кому нужна только рыба... не важно, большая или маленькая...
«Я верю ему, страха нет»
Директору звонят и он убегает. Остаемся в пустом зале один на один с Татьяной. Задаем прямой вопрос:
— Татьяна, а вы где живете?
— В служебном жилье.
— А что будет, когда ваша карьера закончится? Вы думали об этом?
— За эти годы у меня впервые появилась надежда, что у меня будет свое жилье. До этого я, можно сказать, смирилась с ситуацией. Меня защищал закон, который говорит, что человек, проживший десять лет, не может быть выселен в условия худшие.
— Вы верите?
— Я почему-то ему (Каспржаку — прим. ред.) верю. Я вижу, что он человек искренний и честный. И это не потому, что я работаю на такой позиции. Просто я вижу, как он относится к людям. Я оптимист. Я работаю в команде, работаю в Артеке и вижу, как он развивается...
— Вы не боитесь будущего? Вы ведь отдали Артеку всю жизнь... Страха нет?
— Страха нет.
«Спросите у них, я здесь только с 2014 года»
У нас осталось еще одно дело: нужно зайти к юристам и ознакомиться с документами Артека на землю. Едем в директорский корпус, где нас уже ждут. Приветствие вежливое, но не дружелюбное. Похоже, здесь всерьез считают, что, поднимая проблемные для жителей Гурзуфа темы, мы «отрабатываем заказ».
На столе юриста — внушительная папка: результаты инвентаризации земель Артека, проведенной в 2009 году. В ней — многочисленные выкопировки и планы, госакты советских и украинских времен. Но это копии. А где же оригиналы?
Нам поясняют, что госакт на землю от 1997 года хранился в поселковом совете Гурзуфа. И в какой-то момент был уничтожен как пришедший в негодность. Подробности этой истории до сих пор весьма туманны. Существует решение хозяйственного суда Автономной республики Крым от 2007 года — о неправомерности уничтожения госакта.
Еще есть копия государственного акта 1964 года, заверенная в 2007 году нотариально. Где оригинал, юристы Артека не знают, но настаивают, что закадастрировать территорию по 6-ФКЗ удалось только в границах, существовавших при Украине. Плюс прибрежная полоса, которая по законам Украины в земли центра включена не была. Итого 218 га.
Во всех копиях земельных документов и листах инвентаризации 2009 года территория над Гуровскими камнями вычерчена в границах Артека. На вопрос, почему ею ранее свободно пользовались жители поселка и, мало того, считали муниципальной собственностью, юрист МДЦ ухмыляется и пожимает плечами: «Спросите у них».
Постепенно обстановка в кабинете смягчается. Мы устали. Большое количество текста в документах воспринимается с трудом. Просим юриста прокомментировать написанное, задаем вопросы. Что-то он нам поясняет, а где-то — уходит от ответа: «Почему вы у меня это спрашиваете? Я здесь только с 2014 года».
Похоже, никто в Артеке пока не знает, как будут проводить переселение. Ясно одно: вопрос стоит очень остро. Это признают все. Но почему-то настаивают, вопреки логике, что мы, как журналисты, не должны его заострять.
«Я не буду с вами больше общаться»
Возвращается Алексей Каспржак и приглашает нас в свой кабинет, чтобы мы могли задать оставшиеся вопросы. За большим овальным столом, сидя напротив, говорим о проекте «Солнечного», об археологических памятниках на территории Артека, о будущем благоустройстве. В какой-то момент после безобидного вопроса о наполняемости лагеря, Каспржак вдруг взрывается.
— Слушайте, я не буду с вами общаться. Если я увижу в вашей публикации ангажированность, обещаю вам: мы разговариваем в последний раз.
Обычно СМИ грозят судами или «неприятностями». А тут вот так вот просто: я не буду с вами общаться. И от этого почему-то становится страшно.
Страшно, что ты никогда больше не посмотришь в глаза этому человеку, не попадешь в наэлектризованное поле его идеи. Он говорит настолько правильные и нужные вещи, что ты не понимаешь, реален ли он вообще. С ним хочется говорить, его хочется слушать, соизмеряя сказанное с тем, что у тебя внутри.
Каспржак явно знает о своем обаянии и пользуется этим. Но насколько искренен этот человек? Похожие тезисы звучат из уст «эффективных менеджеров» в спорте, медицине, высшем образовании, экономике. Но живем ли мы от этого лучше?
Градус беседы повышается с каждой минутой.
— Я с вами достаточно доверительно, а вы начинаете заниматься копанием. Я не понимаю, на каком основании вы нам не верите, — бросает он, как бы опасаясь прямо объявить нас врагами.
— Почему не верим? Мы во многом вас поддерживаем. Но вы понимаете, что это тоже люди? Они имеют право быть недалекими и даже неправыми. Мы просто пишем, не искажая, их позицию. И вашу не собираемся искажать.
— Мне хватает обсуждений, митингов, совещаний у одних вице-премьеров, у других. Я считаю, Артеку надо помогать. Сильным проектам надо помогать!
Мы хотим из этого места сделать что-то конкурентоспособное? Послушайте, в Рим прилетает 300 млн туристов в год. 300 млн в один город! А у нас каких-то 6 млн в Крым. Мы когда-нибудь научимся здесь улыбаться на улицах?
— Вы говорите правильные вещи...
— Многие не понимают, что быть гражданином — это не только право, но и ответственность. Все ссылаются на 6-ФКЗ и на слова Путина, что должно быть лучше, а не хуже. Люди привыкли так жить... Потом они скажут: дайте нам сдавать [жилье], дайте нам не платить налоги, дайте нам не регистрироваться. И это все попадает под «не ухудшить ситуацию».
Каспржака прорвало. Он обращается к нам, а видит своих оппонентов — тех, кто не понимает ценности проекта, тех, кто хочет получить свои выгоды, тех, кому вообще все равно, тех кто ему просто мешает. Он смотрит на нас взглядом, полным надежды — на то, что его поймут.
— Вы хотите, чтобы мы ничего не писали? — откликаемся мы.
— «Не пишите» было бы обидно. Я прошу об одном: я прошу объяснить людям, что происходит. Артек — уникальный проект, успешный проект. У меня самый высокий процент исполнения по ФЦП. Это проект нужен Крыму.
А люди пообщались с вами... Они увидели свой тезис, против которого не поставлен ни один вопрос... Они знают мою позицию. И я не выйду с новой позицией, пока не принято решение. Я бы хотел, чтобы СМИ сработало в этой ситуации как отношение к проекту, как попытка понять, что от того, что они придут и продолжат качать права...
В этот момент прогремел взрыв — где-то там, в ночи, со стороны Аю-Дага. Через десять секунд на столе зазвонил телефон. «Да? Что? Еду», — сказал Каспржак в трубку и исчез. Мы вдруг с облегчением поняли, что аудиенция закончена.
Мы приехали в Артек с одними вопросами, а уезжаем с другими. Сможем ли мы построить успешный и процветающий Крым, пребывая в состоянии расслабленного южнобережного гомеостаза и тайных договорняков всех со всеми? Можно ли вообще построить что-то великое, не разрушив малого? Как избавиться от сомнений и убедить себя и других, что поступаешь правильно? Как отказаться от того, что имеешь, в пользу других, если никто никому ничего не должен?
История противостояния Артека с местными — это проекция иллюзий Крымской весны. Одни шли в СССР, а попали в РФ и теперь постигают глубину различий. Другие думали, что Крым для них табула раса, и удивляются сопротивлению. Одни поверили, что полуостров изменится к лучшему, и эти перемены не потребуют лично от них никаких жертв. Другие посчитали, что крымский социум безропотно примет жесткие стандарты отношений российской бюрократии с обществом — только потому, что эти стандарты импортированы из Москвы.
Разочарование сквозит в словах и тех, и других. А Артек продолжает строиться.
