В декабре 2018 года Верховный суд Крыма оставил в силе приговор экс-мэра Феодосии Дмитрия Щепеткова: за превышение должностных полномочий и покушение на взятку в особо крупном размере ему присудили 8 лет колонии строгого режима и 42 млн рублей штрафа.
Обвинение строилось на трех эпизодах. Первые два – по превышению служебных полномочий. Щепетков якобы вынуждал феодосийских предпринимателей жертвовать деньги на благотворительность. Третий эпизод — самый весомый. В ноябре 2015 года Дмитрий Щепетков, действуя через своего зама Макара Макарова, якобы вымогал 300 тыс долларов (более 21 млн рублей) взятки у застройщика из Феодосии Романа Лукичева - за продление договора аренды на участок земли, заключенного еще при Украине.
Несмотря на то, что во всех трех эпизодах ни мэр, ни его предполагаемые «посредники» денег в руки не брали, а защита привела неопровержимые доказательства, что застройщик фактически провоцировал мэра по указке спецслужб, суд посчитал эпизоды доказанными, а апелляция, длившаяся беспрецедентные 15 заседаний, оставила приговор в силе.
Подробно о нестыковках в деле Дмитрия Щепеткова можно почитать здесь, здесь и здесь.
— Верховный суд Крыма почему-то потратил на вас беспрецедентное количество времени: апелляцию рассматривали в ходе 15 заседаний, каждое из которых длилось в течение многих часов. Но оправдательный приговор все же не случился. Я задам главный вопрос, который волнует тех, кто следит за этим делом: почему ваша семья вас не защитила? И почему слово застройщика Романа Лукичева оказалось сильнее слова мэра?
— Давайте начистоту: какую семью вы имеете в виду?
— В Крыму поговаривают, что вы женаты на родственнице – кажется, сестре – спикера Госсовета республики Владимира Константинова.
— Никакой семьи нет. Это слух времен 2014 года. Родители моей жены всю жизнь прожили в городе Свердловск Луганской области. Оба были сотрудниками СЭС городка угледобычи. Тесть давно умер, а теща живет в Феодосии.
— Откуда тогда появилась эта связь с Константиновым?
— Была какая-то женщина-блогер из Коктебеля. И, насколько я помню, эта информация пошла от нее. Причем вы же понимаете, это легко проверить — просто уточнить, кто моя жена, в любых сколько-нибудь компетентных кругах.
С Константиновым я познакомился в 2014 году, во время Крымской весны. До этого я лишь знал, что такой человек, спикер Верховного совета Крыма, существует.
— То есть вы действительно рядовой доктор, главврач провинциальной больницы, которого волна Крымской весны вынесла во власть, и который за это же и поплатился — не пришелся, как говорится, ко двору?
— Не совсем так. Я был депутатом от «Партии зеленых» в горсовете Феодосии. Когда убили предыдущего мэра Бартенева в 2013 году, он позвонил мне ночью, и я был первым, кто примчался к нему в этот подъезд [где его застрелили]. Все дальнейшее происходило в больнице на моих глазах. За его жизнь боролись 18 часов.
По украинскому законодательству до следующих выборов мэра его обязанности должен был исполнять депутат, секретарь горсовета, коим я и являлся. И на меня эта ноша навалилась, я не желал, не ждал и не мечтал. Просто так случилось. Происходило все на фоне майдана, потом Крымская весна...
Восемь-девять самых непростых месяцев я был исполняющим обязанности мэра. Будучи руководителем города, принимал активное участие в организации референдума. И, наверное, не столько я был хорош, сколько на тот момент в Феодосии просто не было человека, который готов был возглавить город. И меня оставили на должности.
— Получается, что среди крымских элит за вас было некому заступиться? Ведь мы все знаем истории, когда премьер-министр Крыма успешно вытаскивал своих людей из уголовных дел. Неужели никто вам не симпатизировал у Аксенова и Константинова?
— Не думаю, что это так. Наверное, кто-то все же симпатизировал. Я работал на должности год, общался со многими депутатами и вице-премьерами. Но когда меня приняли «фейсы», был такой резонанс. Я стал как чумной. Все умыли руки и отошли в сторону.
— Вы не выглядели своим в среде чиновников. Мы говорили с феодосийцами, они подтверждают, что вы действительно ездили по городу на велосипеде и старой «восьмерке». А в материалах дела есть информация, что единственное, что нашли у вас дома во время обыска – это 50 тысяч рублей на новогодние подарки в тумбочке жены. Коллеги считали вас фриком?
— Думаю, да. Так и есть.
— А Лукичев? Почему он, застройщик из маленького крымского городка, вдруг оказался на коне - влез в крупные программы ФЦП, посадил мэра...
— В молодости Роман работал менялой на пляже в Коктебеле. Я его называл «цыган» - он умеет зомбировать людей. А все Ромины активы достались ему от покойного мэра Феодосии Шайдерова. Тот оформлял все нажитое в городе не на любовницу, не на водителя, а 99% активов записал на Романа Лукичева. И когда в один день Шайдеров вышел поиграть в футбол и упал замертво с остановкой сердца, то Рома в один день стал богатейшим человеком. Феодосийская офсетная фабрика, Феодосийская чулочная фабрика, Феодосийский завод железобетонных изделий, сотни земельных участков и другие активы стали безраздельно принадлежать ему.
— Эти слухи всем хорошо известны. Но интересно вот что: как так получилось, что нажитое Лукичевым не подверглось переделу, а приумножилось? Мы видим, что передел собственности идет в Крыму уже пять лет, и конца не видно. Рычаги разные — национализация, суды о признании украинской собственности незаконной, отказ от продления договоров на землю. Какая бы «крыша» ни была у людей в украинские времена, сейчас им нужна новая.
— Да, Роман умудрился влезть в 2015 году сразу в несколько федеральных и региональных программ: отселение людей из зоны Крымского моста, переселение из аварийного жилфонда, предоставление квартир ветеранам Великой Отечественной войны. И выбор исполнителя этих программ проходил на внеконкурсной основе. Тендера не было, заседала комиссия Совмина, и от нее Роман Лукичев получил все объекты по Керчи, Феодосии и Щелкино.
Объективности ради нужно сказать, что у Ромы были свои плюсы. Программы реализовывали по цене 29 тыс рублей за кв. м. Той же «Консоли», у которой в Феодосии были объекты в интересных местах (а после перехода в Россию был еще и всплеск продаж) такая цена была не интересна.
А у Лукичева было жилье по такой цене, причем готовое. Его шести-семиэтажные дома, выстроенные и накрытые крышей, уже стояли. Правда, у них не было ни одного документа, даже декларации на начало строительства, хотя строились они в 2012-2013 годах.
Легализовать их никак не получалось. Администрация Феодосии подала иск на снос шестиэтажки по ул. Габрусева. Это та самая шестиэтажка, куда потом приезжал [министр строительства РФ Михаил] Мень с Сергеем Аксеновым и резал ленточку — об этих домах Талипов писал, Шарий ролики снимал.
Администрация Феодосии в начале 2015 года подала иск о сносе этого здания, и тут же появилось в ФСБ дело оперативного учета по якобы вымогательству у Лукичева взятки. Я об этом прямо говорил в суде. Оперативные мероприятия по мне велись с марта 2015. Причем обстоятельства якобы имевшего место вымогательства постоянно менялись — то я якобы просил деньги за выдачу разрешения на строительство, то за договор аренды на землю.
В январе 2016 года, когда я уже сидел в СИЗО, администрация выиграла апелляцию по сносу этой шестиэтажки. Я написал кучу писем на Федеральную службу судебных приставов, но дом, несмотря на решение суда, до сих пор стоит.
У Лукичева есть объект – громадное здание прямо на Золотом пляже, так называемая «спасательная станция». Мы подавали иск о сносе этого здания. То есть у Лукичева никак не получалось узаконить эти стройки в Феодосии.
Но в 2015 году он протоптал дорогу в Совмин, жилые дома в Феодосии, Керчи и Щелкино попали в программы Совмина. У меня на суде в апелляционной инстанции был свидетель, которая подтвердила, что я неоднократно заявлял в Совмине, что ни одно из зданий Лукичева не является законным, и что я категорически против того, чтобы власти покупали квартиры у этого застройщика.
На суде Лукичев всячески петлял, говорил, что не имеет отношения к этим домам. Что это все — предприятие, где у него лишь небольшая уставная доля. Но мы нашли протоколы совещания в Минстрое, где Лукичев присутствует в качестве директора компаний ООО «КРЭЧ-15» и ООО «Корчев-Монтаж».
Поэтому вопрос: кто у него крыша? Тот, кто дал ему миллионы федеральных денег не на строительство жилья, а на узаконивание построенного при Украине.
Лукичев также активно сотрудничает с ФСБ. Он сдал им меня, главу администрации Щепеткова, сдал в 2016 году зама прокурора Феодосии Супруна (его потом выпустили). Поэтому он выгоден.
— Чем? Тем, что помогает сажать?
— Силовикам он помог дать великолепные показатели. Совмину Крыма, которым он предложил эти дома... У меня знаете какой вопрос: как он эти деньги вывел? Ведь по Феодосии дома были готовы на 99% - стояли под крышей, отделка была сделана, окна установлены. Он получил от Совмина федеральные деньги, значит, он должен был показать реальные расходы. А дома по факту были уже построены. Видимо, эти деньги были обналичены и, возможно, разошлись по откатам.
— В свое время именно с объектами Лукичева связывали арест вице-премьера Крыма Олега Казурина.
— С Казуриным мне приходилось общаться в СИЗО, мы не раз пересекались на этапах. Я его спрашивал: «Были дела с Ромой Лукичевым?» Казурин уверяет, что не было.
— Судьба имущества Романа Лукичева после вашего ареста весьма интересно складывалась. Помимо узаконенных домов, администрация Феодосии отозвала иски по неуплате арендной платы за землю.
— Абсолютно верно. И таких объектов — десятки. В судебных базах все эти дела сохранились — можно посмотреть суммы нанесенного государству ущерба. Причем иски были отозваны по формальным причинам вроде непредоставления суду уставных документов администрации.
Была еще одна история в биографии Лукичева. В 2011 году его предприятие ООО «Крымжилстрой» получило более 500 млн рублей аванса на строительство домов для военных в Казачьей бухте в Севастополе. Есть решения судов, по которым видно, что заказчик строительства ФГУП «ГУССТ №4 при Спецстрое России» подал на подрядчика в суд, чтобы он этот аванс вернул. Суд первой инстанции требование удовлетворил. Но когда стороны пришли в апелляцию, истец внезапно иск отозвал.
Уже сидя в тюрьме, я начал активную переписку по этой теме. Писал во все инстанции, и надо видеть, насколько наши правоохранительные органы боятся трогать эти полмиллиарда, перекидывают письма друг на друга. И никто не хочет государственные деньги искать.
— Так кто же все-таки продвинул Рому Лукичева? Вы можете назвать имя?
— Мне уже нечего бояться. По моим сведениям, его поддерживал [бизнес-партнер семьи Аксеновых, депутат Госсовета Крыма, по данным украинских СМИ бывший «сейлемовец»] Сергей Бородкин.
— Со дня на день вас отправят на этап. Где вы будете отбывать наказание?
— Гадать не буду, но точно повезут на материк. В Симферополе есть исправительная колония строгого режима, но она совсем небольшая, и неспособна принять всех крымчан. Всех остальных за те три года, что я сижу, развозят по мере того, как заполняется этот сосуд. Сначала везли в Краснодарский край, потом в Адыгею, Ростов, Волгоград, Астрахань. Последний год везут в Саратов.
Но этапирование не прямое — сел и вышел в Саратове, это система пересылок. Сначала везут в Краснодар, и ты там сидишь, пока формируется следующий этап. Потом отправят, может быть, на Ростов. Этап — это такие вот короткие перебежки, известные еще со времен Чехова и его путешествия на Сахалин.
— Как лицо, признанное виновным в совершении особо тяжкого преступления, вы получили 8 лет строгого режима. Сколько вам осталось отсидеть, и зачтут вам ли время, проведенное в СИЗО?
— Да, зачтут. Если бы режим был общий, то день в СИЗО шел бы за полтора дня отсидки. А так один к одному. В СИЗО я провел 3 года и 1 месяц, и еще 4 года и 11 месяцев мне осталось сидеть.
— Строгий режим — это как?
— Отличается от общего незначительно. Это те же бараки, те же условия пребывания. Но если общий режим — это шесть свиданий в год, длительных и коротких, шесть посылок и шесть бандеролей, то строгий режим внутри себя разделен на три составляющих: обычный (три коротких, три длинных свидания и три посылки), более строгий (два свидания и две посылки) и облегченный (четыре свидания и четыре посылки). Его дают, если 9 месяцев ведешь себя хорошо.
Длительное свидание — это трое суток в комнате с близким человеком, краткое — 2 часа через стекло.
— Условно-досрочное освобождение по вашей статье возможно?
— Да. Нужно отсидеть 2/3 срока, чтобы возникло право на УДО. Но гарантий реализации этого права нет. Год назад правозащитники поднимали этот вопрос в Совете по правам человека при президенте: УДО должно быть не правом, а гарантией, а правоохранительная система, наоборот, должна доказывать, что тебя нельзя выпускать. А сегодня незастегнутая пуговица или легкая небритость — это основание для вынесения тебе взыскания, а наличие взысканий — это препятствие для выхода по УДО.
Плюс в прошлом году вышли изменения о перезачете: теперь для общего режима день в СИЗО засчитывается за полтора, для колонии-поселения — за два. Таким образом, большое количество зеков вышло из тюрем. И вроде бы я где-то читал, что сейчас в стране исторический минимум количества зеков. Важно понимать, что руководство колоний не заинтересовано в том, чтобы загрузка была меньше расчетной. Это приведет к сокращению финансирования. Поэтому УДО может стать инструментом регулирования численности заключенных, которым администрация колоний будет активно пользоваться.
Но пока я об УДО даже не думаю. Я надеюсь доказать в ЕСПЧ, что мое дело сфабриковано. Для ЕСПЧ крайне важен момент, когда сотрудники силовых органов подключились к расследованию: на этапе, когда преступление уже готовилось, или загодя. И были ли с их стороны возможные провокации. В моем случае очевидно, что это была провокация ФСБ. Об этом говорят многочисленные факты, доказательства и даже свидетельские показания, озвученные в суде.
— Вы будете подавать кассацию?
— Я уже получил на руки апелляционное определение, но ничего нового для себя в нем не увидел. Оно фактически копирует приговор первой инстанции, а все мои доводы о том, что ФСБ, вопреки показаниям, озвученным в суде, вело за мной слежку задолго до того, как произошло якобы покушение на взятку, и сотрудники всячески провоцировали меня и моих подчиненных, остались без оценки.
Поэтому сейчас я хочу подавать не столько кассацию (на российское правосудие у меня надежды нет), сколько жалобу в ЕСПЧ. По законодательству, Европейский суд по правам человека принимает жалобы лишь тогда, когда все меры правосудия внутри страны уже исчерпаны. Для России таким порогом считается приговор апелляционной инстанции.
Для меня ЕСПЧ в приоритете, учитывая, что туда необходимо обратиться в течение 6 месяцев после получения апелляционного определения. Для кассации срок не ограничен.
— Есть ли прецеденты в подобных вашему делах, когда мнение ЕСПЧ полностью меняло ход дела?
— Недавно Верховный суд оправдал сенатора от Карелии Девлета Алиханова, который уже отбывал наказание по статье 159 УК РФ «Мошенничество». Он сам называл это дело «политическим заказом», и только вмешательство ЕСПЧ позволило ему выйти на свободу.
Надо отметить и ужасающую статистику. Порядка 25% всех обращений в ЕСПЧ — поступают из России. Но Европейский суд коммуницирует (принимает к рассмотрению) только 1,5% из этих жалоб. Это значит, что наши граждане потеряли надежду на правосудие.
— Как к вам относятся сотрудники ФСИН? У коррупционеров вообще условия лучше, чем у других уголовников?
— Я был поражен отношением. Конвойные меня возили в Феодосию, Керчь, Симферополь. Я был в куче ИВС и судов, и отношение было настолько человечное, уважительное, корректное. Мне не приходилось за 3 года сталкиваться с негативом. Везде абсолютно нормальные, вменяемые люди. Это правда, меня со дня на день увезут на лагерь, и я не боюсь говорить правду.
— А со стороны тех, кто живет по понятиям? Чиновник и в тюрьме — отдельная каста?
— Да все нормально, вообще нет никаких проблем. Может, есть разница в воспитании, интеллекте. Но содержимся-то мы в абсолютно одинаковых условиях. Вот сейчас вокруг меня ребята: на четырех нарах семь человек.
— Хорошо, впереди у вас 5 лет. Это огромный отрезок времени. Чему планируете его посвятить?
— Сейчас основная цель у меня — подача жалобы в ЕСПЧ и кассацию. Когда я пройду все это, пойму, что ничего больше сделать не могу. Не знаю. Читаю я и так много... Наверное, буду продолжать читать. Буду учиться класть плитку и варить металл.
— Это полезные навыки?
— Однозначно.
— Вы были врачом, потом депутатом, затем нежданно-негаданно стали мэром. Если бы вы знали, что все так сложится...
— Судьбу свою я бы менять не стал. Работа мэра – это совсем другой горизонт видения жизни. Очень тяжело, выматывает, но это очень интересно и увлекательно.
— А работа главврача больницы?
— На определенном этапе я подумал, что я ее перерос.
— Хорошо, но главврач в России — это административная должность, а у вас за плечами много лет медицинской практики. К лечебному делу возвращаться не собираетесь?
— Я сейчас осторожен с планами. Мне еще 5 лет строгого режима предстоит. Откуда я знаю, каким я человеком выйду? Может, возьму бутылочку пива, сяду на завалинке и буду радоваться солнцу — больше ничего меня интересовать не будет. Но я точно знаю, что ни в какую городскую власть я бы не пошел. Неблагодарная это работа.
— А вернуться в больницу реально после отсидки?
— У меня в Феодосии был доктор, у которого было две ходки за незаконный оборот наркотиков. И каждый раз после возвращения, я его брал на работу. Он был очень отличным хирургом. Наркотики для врача — это более проблемная статья, чем условный коррупционер.
Но я не об этом сейчас думаю. Наверное, о таких мечтах нельзя говорить вслух, а то точно никогда не выпустят... Но посидев здесь, я понял: хочу что-то менять в этой стране. Не революционным путем, а эволюционным.
— Доживете? Я имею в виду, до изменений к лучшему.
— Надеюсь. Но буду ли я кому-то нужен в этом качестве... Вообще это тема для отдельного большого разговора. Много у меня накопилось мыслей на эту тему.
— Тюрьма располагает к беседам? У вас есть собеседники?
— Считайте, что нет. Все-таки основной контингент сидящих в тюрьме — люди, не склонные к рассуждениям и анализу.
— Судя по литературным источникам, раньше, и во времена царской России, по которой мы сейчас ностальгируем, и во времена сталинских репрессий политических держали отдельно. Таким образом в застенках формировались целые кружки. А как сейчас?
— Сейчас ничего подобного нет. Я иногда вспоминаю Солженицына и его произведения и думаю: «Друг ты мой, ты даже не знаешь, как тебе повезло. Тебя окружали такие люди!» Я завидую. Прав был Бернард Шоу: наслаждение человеческого общения — лучшее, что может быть в жизни.
Для меня отсутствие общения — большая проблема. Интеллектуальная пытка для ума. И вторая проблема — работающий круглосуточно телевизор, из которого выплескиваются ушаты лжи.
Телевизор делает из меня диссидента. Это телевизионное мракобесие, о котором на свободе я даже представления не имел.
— Кормят в СИЗО нормально?
— Базовое питание вполне нормальное. С утра молочная каша, в обед суп и второе, на ужин рагу — неизменная капуста с картошкой вареной. Главное, что продукты чистые, не гнилые. Когда я заезжал, все было намного грустнее. Единственное, только баланды недостаточно. Нужна еще какая-нибудь колбаса или еще что-то.
В остальном все отлично: в камерах тепло, белье меняют. На что зекам жаловаться? Мы же преступники, нарушители...
— Вот сейчас интересно. Вы говорите, что невиновны, но фактически признаете и свой срок, и то, что заслуживаете таких условий содержания: семь человек на четыре койки.
— Я всегда знал, что меня никто не выпустит. Меня никогда не оправдают — по всей России только 0,3% оправдательных приговоров. Тем более, я закусился с ФСБ.
Я надеялся только на одно: что будет какой-то компромиссный вариант. Что судьи, наконец, услышат мои доводы и примут во внимания все нестыковки, которые есть в деле. Я хочу заставить их признать: сотрудники ФСБ фактически занимались провокацией преступления.
Поэтому сейчас все мое внимание сосредоточено на ЕСПЧ. Надеюсь, оправдательный приговор рано или поздно состоится.
— Как ваши близкие — жена, дети — приняли все, что с вами случилось?
— Нормально. Слава богу, они научились выживать без меня. Слава богу, моя жена никогда не была типичной женой мэра-олигарха. Она как тогда работала 6 дней в неделю врачом, так и сейчас продолжает.
На пике ситуации им было очень непросто, особенно детям. Тяжело еще и потому, что за три года у нас не было ни одного официального свидания. Только на заседаниях суда: они приезжают, на меня смотрят, но общаться нам нельзя.
Я очень сожалею, что не могу быть с ними рядом. Особенно с сыном. Дочь у меня уже совсем взрослая, ей 17 лет. Сыну 13, и я по себе знаю, как в этом возрасте нужен отец.
