День Военно-морского флота. Это не просто профессиональный праздник военных моряков. Для севастопольцев и, уверен, для жителей всех морских гарнизонов это общий, любимый и всегда ожидаемый праздник.
При фразе «Военно-морской флот» перед глазами встают могучие крейсеры, огромные подводные лодки, поднимающиеся из глубин, суровая морская пехота, громящая фашистов. А для автора это еще и военные вертолеты, выкрашенные в темно-серый «корабельный» цвет: он рос недалеко от вертолеторемонтного завода.
Но давайте сегодня поговорим об оружии иного рода: о морских кортиках. Это — холодное колющее оружие. Но на самом деле оружие это, прежде всего, духовно-психологическое. Молодой человек, решивший посвятить свою жизнь службе Отечеству в военном флоте, вместе с погонами получает и кортик как символ этого служения, которое не заканчивается увольнением в запас. Офицерам, отслужившим 20 и более календарных лет, предоставлялось право ношения парадной формы и — как ее элемента — морского кортика. Так длилось десятилетиями. Ушедшие в запас офицеры хранили кортики у себя в домах: кто на стене, а кто просто в шкафу. В детстве частенько случалось ходить с родителями в гости к этим достойным людям; по моей просьбе кортик давали подержать, а иногда позволяли даже поиграть с ним. Офицеры, ушедшие в Вечность, оставляли это оружие на хранение своим близким, оно становилось семейной реликвией.
Получил кортик и мой старший брат — выпускник СВИВМУ, впоследствии пронесший его через всю свою службу, более 20 «календарей», на Северном флоте, от лейтенанта до командира атомной подводной лодки. И хранящий его поныне как офицерский атрибут и память о ратной службе.
Но вот чья-то костяная рука дает указание об изъятии кортиков у офицеров при увольнении в запас, со сдачей их на склад. И не только у увольняющихся, но и у тех, кто уволился ранее. А если кто несогласный, кто клинок «зажимает» — на того у Российской державы и суды найдутся! И вот на офицеров посыпались исковые заявления от их родных войсковых частей, в которых они заканчивали службу. Или наоборот: офицеры сами стали обжаловать незаконные требования своего начальства, требующего кортики сдать. Получается, что наша космическая держава и ее могучий ракетно-ядерный флот не желают оставлять этим мужественным людям предметы флотского достоинства, являющиеся символом их верной многолетней службы Отечеству!
А ведь существует Устав внутренней службы, имеющий силу Закона и утвержденный Президентом, в котором сказано также, что после смерти офицера кортик передается на хранение его семье. То есть закон не предписывает кортики ни сдавать на склад, ни выкупать у государства, ни легализовывать их в качестве холодного оружия в соответствующих органах.
Так что же оно такое – это «странное» негласное указание, вся эта канитель со сдачей клинков на склады при увольнении, эти суды — что это?! Автор этих строк назовет все своими именами, так, как видит собственными глазами. Лишив людей общенародных материальных ценностей, бесы демократии, сменившие у руля власти демонов перестройки, стали лишать граждан великой страны теперь их чести и достоинства. Взялись за элиту — офицерство. Элиту истинную, а не мнимую, оффшорно-олигархическую. Отобрать у офицера при увольнении кортик — это ритуал, противоположный ритуалу его вручения. Эдакое мистическое действо, на ментальном уровне подрывающее преемственность служения Родине: от действительной — к службе в запасе. Все! Ты отработал, ты больше не нужен! Свободен! Оружие — сдать!
Сдать — значит сдаться. Потерять честь. Потерять то чувство, что ты, хоть и на заслуженном отдыхе, — но офицером остаешься, продолжаешь быть защитником своего Отечества, готовым по первому же зову... Ведь говорят: бывших офицеров не бывает. Изъятие оружия чести нужно для того, чтобы уволенный в запас почувствовал себя никем. Почти уверен — скоро запасникам и ношение военной формы запретят!
Автору чувство достоинства, связанное с военной атрибутикой, знакомо не понаслышке. Проходил срочную в войсках, далеких от службы морской. Однако самым шиком считалось у нас носить под кителем тельняшку. Хоть и по Уставу это не положено было. Вспоминаются слова первого севастопольского губернатора Сергея Ивановича Меняйло, адмирала, сказанные в связи с этим, вызвавшем резонанс, делом о кортиках: «Кортик для офицера — это как тельняшка для матроса».
Но тельняшка, хоть мы и были воинами сухопутными — «сапогами», как любили над нами подтрунивать моряки — и для нас была предметом гордости. За ними даже офицеры наши гонялись. Тельняшку тогда было не достать, это сейчас на любом прилавке их навалом. Вспоминается, как мой начальник — врач части, офицер-двухгодичник из Грузии — просил меня: «Толык, напышы родителям, пусть тэльняшку прышлют. Любой дэнги дам!». Написал, достали, прислали. Без «дэнэг», конечно.
Служил я санинструктором; одной из моих должностных обязанностей было сопровождение из нашей «лесной» части в гарнизонный лазарет больных военнослужащих, которым требовался осмотр узких специалистов. Маршрут был четко прописан в командировочном удостоверении: «Часть — автобусная остановка — лазарет (в/ч такая-то) — автобусная остановка — часть». Отклонение от маршрута — попытка к бегству: огонь без предупреждения!
На рабочем месте в санчасти. Фото из архива автора
В тот раз больными оказались «дембеля». Приказ Министра Обороны уже прошел, «дембельские» альбомы были почти готовы, оставалось закупиться «гражданкой» в универмаге, ведь далеко не все желали ехать домой по форме (и были тому причины: путь многих лежал через Москву, о свирепости патрулей в которой ходили легенды!). Карманы «старикам» жали полученные переводом от родителей деньги. И вот после осмотра у эскулапов начались уговоры сгонять в «супермаркет», которые, впрочем, долгими не были: ну, как ребят не понять, через полгода и самому домой!
Возле входа в «храм торговли» нас и взяли тепленькими. Тут еще бес попутал честь растопыренными пальцами отдать, да и пряжка с ремнем ниже... (служившие поймут), простите, хотел сказать — ниже колен болталась. Это был мрачный майор, «не наш», с голубыми погонами ПВОшников, наших соседей, мы же погоны черные носили. Как потом узнал, очень суровый майор, военный комендант гарнизона. Но вынужден он был сдать нас в карательные органы нашего, «чернопогонного», ведомства.
У нас своя комендатура была. А комендантом в ней — страшный… пардон, старший прапорщик Ерыгин. А страшный он был мне тем, что раньше служил старшиной одной из рот нашей части. И между нами тогда возник, как нынче модно говорить, «конфликт интересов». Ему нужны были солдаты в строю, или на худой конец — на хозяйственных работах в казарме. Я же должен был этих солдат лечить, в том числе и «на стационаре». Если они болели. Или не очень болели, а просто немного устали от службы (такое бывало, каюсь). В отсутствие врача и военфельдшера я имел право и в санчасть уложить, и освобождение от несения службы порекомендовать. Ерыгину, естественно, это весьма не нравилось, и он частенько перепроверял мои диагнозы с назначениями у моих шефов, которые, впрочем, всегда их подтверждали. Товарищ старший прапорщик, конечно же, очень сердился, и уже не только на меня одного, но и на моих «патронов», но, как человек умный и бывалый, шум по этому поводу никогда не поднимал.
Но вот тогдашний комендант, тоже старший прапорщик, он же — начальник нашей гауптвахты, чего-то там натворил. Если честно, то солдат там и прикладами избивали, привязав к решетке, и хлорку в камеры сыпали. Старослужащие рассказывали, что по дороге на «губу» солдаты иногда даже на ходу из кузова грузовика выпрыгивали!
В общем, Ерыгина как исправного служаку перебросили комендантом, а того, злого, — к нам в часть. При Ерыгине все безобразия прекратились. И вообще, автор обязан сказать: он, Ерыгин, был нормальный, порядочный человек, настоящий вояка.
И вот нас забрали у ПВОшников и привели в нашу военную «тюрьму». Там началось: сначала ремни затянуть заставили так, что глаза из орбит повылезали. Затем в шинелях, друг за другом, «гусиным шагом» (это вприсядку, значит) давай нас на плацу по кругу гонять. Руки при этом — по-арестантски, за головой! Спинка — прямая! Или строевая подготовка: это когда на «делай раз» ногу до уровня пояса поднял и тянешь носок в тяжеленном «кирзаче»… А «делай два», то есть вниз, не дождешься.
А потом появился ОН. Товарищ старший прапорщик Ерыгин. Обрадовался мне, как ребенок: «А, Марета, вот ты и попался! Давай, давай, тянем ножку… выше… та-а-ак, не опускаем… выше, выше!». И вдруг: «Товарищ младший сержант (это — мне, стало быть), а что это у вас там за вшивничек торчит?». (Краткая справка: «вшивник» — любая неуставная одежда под кителем. И тельняшка в том числе). «Расстегиваемся, — говорит, — снимаем, вы же знаете, по Уставу это не положено!».
Снимаю. Приставленный Ерыгиным лично ко мне сержант-краснач (мы комендантских и пожарных так за цвет погон называли), здоровенный белорус по кличке «Бульба», тихо так говорит, чтобы «прапор» не услышал: «Отлично! Снимай, снимай, я в ней на дембель поеду!». И криво так улыбается. Злой он был очень, этот Бульба, все его боялись, к такому лучше было не попадать. Беспредельщик, короче.
Продолжаю снимать. Медленно. Что же делать? Чтобы «врагу» такой трофей достался?! Почему-то другого Бульбу вспоминаю, хорошего, Тараса. Как он за свою «люльку» погиб — не хотел, чтобы врагу она досталась. Сниму — порву! Нет! Тогда мне несдобровать! Плохой Бульба на мне отвяжется, да еще и с одобрения своего начальника. Нет, не побоев боялся, их, как уже было сказано, тогда «отменили». Но по Уставу человека так можно загонять — бывали в армии случаи, что и до самоубийства солдат доводили. От меня, конечно, такого не дождетесь, но дни предстоят тяжкие. Тем более, что на нашей «губе» как-то заведено было: если получишь какой-либо «срок», то «ДП», еще деньков пять-семь, тебе гарантировано. Рабочие руки нужны были, комендатуру в порядок приводить. Новый комендант Ерыгин красоту любил.
Снимаю наконец… и таки рву. Пополам. Будь что будет! Бульбов рот перекосило от злости, глаза налились яростью, огромные ладони сжались в кулаки, сам он аж «затанцевал». А прапорщик Ерыгин заулыбался: «Вот и чудненько, товарищ младший сержант. Спасибо Вам, тряпочка хорошая получилась, мягкая, с начесиком, удобно будет ею полики в комендатуре мыть». (Это у него такая манера разговаривать была).
Час от часу не легче! Уж лучше бы этот Бульба на своем упитанном теле, чем в ведро с грязной водой. Что делать?! Порвать остатки тельняшки, как Тузик тряпку? Но такой особо дерзкий поступок в разы ухудшит мое и без того жалкое положение: Ерыгин — это не Бульба! Но, с другой стороны, это же — ТЕЛЬНЯШКА! В общем, рву ее, как Тузик тряпку. На узкие полоски рву. Вхожу в раж: не просто рву, а демонстративно так, глядя в глаза товарища старшего прапорщика (сейчас стыдно, это было лишним, глаза имею ввиду).
Что он мне тогда на это сказал? Если честно, не помню. Что сделали со мной «свирепые тюремщики» за мою дерзость? Ничего не было. Сидеть «недели две», как того требовал ПВОшный комендант, не пришлось. Погоняли хорошенько нас на плацу, а вечером приехал санитарный УАЗик и забрал всех «домой». Я как «незаменимый» санинструктор нужен был в части, и меня, полагаю, у Ерыгина на что-нибудь полезное «выторговали». А со мной и остальных нарушителей воинской дисциплины отпустить пришлось: чем я лучше других? Наоборот, хуже, ведь за старшего был. От комбата втык получил, а вот доктору с военфельдшером в глаза смотреть стыдно было, они ведь хорошо ко мне относились. А что же тот Бульба? Бульба вскорости «влетел», был разжалован в рядовые и переведен, как это практиковалось в нашей системе, в нашу часть. Свирепость его сошла на нет (это войска, детка!), а когда он заболел, и у него поднялась высоченная температура, мучился, но в санчасть идти стыдился. Пока сослуживцы ему не объяснили, что «наш санинструктор — не такой человек», и не привели его ко мне.
Такое вот лирическое отступление. Хотелось на примере показать, что кортик — не эдакая чисто офицерская блажь. Или вот у казаков, чья форма — кавказская черкеска (это терцы, кубанцы), у них элементом формы является кавказский кинжал. С первых же месяцев пребывания в казачестве мне довелось наблюдать, как трепетно к ним относятся их владельцы. Не каждому еще и в руки дадут. Подобное есть у каждого человека — какая-нибудь дорогая сердцу вещица, которую скорее утопишь, чем отдашь кому попало. Для морских офицеров такой вещью является кортик.
И вот что еще сказать хочется: ну не вяжутся в голове слова «кортик» и «склад». Склад — это вооружение, автоматы, гранатометы, снаряды, патроны, тушенка, запчасти к БТРам, обмундирование, кальсоны, портянки. Но никак не кортики — эти изящные, ручной работы, красивые изделия! Да и что они на складах делать будут?! Лежать пылиться? А, может быть, их нечистые на руку завсклады подменят на какие-нибудь там китайские, игрушечные? Или просто официально спишут и сдадут оптом, баксов по 150 за штуку? Желающие на такой «товар» найдутся всегда. Но нельзя делать товар из такого духовного, сакрального понятия как «офицерский кортик»! А может быть, власти предержащие просто боятся, чтобы у той категории людей, которая больше других способна к самоорганизации, оставалось на руках оружие?
Но давайте вернемся к судебным процессам по «делу о кортиках». К чести судей, в основном они отклоняли требования командиров частей, заявлявших о сдаче кортиков на склады, как незаконные. И удовлетворяли иски увольняющихся о вписании кортиков в аттестаты для оставления их на руках. Но кое-где заставляли их сдать или выплатить их стоимость с назначением огромных штрафов за «утерю оружия». К слову, моего брата-подводника никто пока по вопросу сдачи кортика не беспокоил.
С праздником, дорогие наши защитники! Сегодня Вам пожелают много добра, автор присоединяется, но еще желает Вам быть защитниками своего НАРОДА — и только НАРОДА. Сейчас это актуально. Время наступает (по А.П. Гайдару) веселое.
