Федеральная служба безопасности предотвратила теракты в Керчи, задержав подростков, готовивших нападения на учебные заведения. Информация об этом взбудоражила Крым, жители которого отчетливо помнят трагедию 17 октября 2018 года. Спецслужба спасла людей и заставила задаться вопросами: что подтолкнуло мальчишек к преступлению, кто мог стоять за ними, могли ли 17-летний и 15-летний мальчики планировать массовое убийство, что с ними будет и заслуживают ли они сочувствия? На эти и другие вопросы «Примечаний» ответил на условиях анонимности экс-сотрудник антитеррористического подразделения одной из спецслужб, у которой бывших работников не бывает.
Для вас было что-то удивительное в сообщении ФСБ о задержании подростков, которые хотели устроить теракты в Керчи?
— Меня заставило задуматься не то, что этих подростков задержали или что это произошло в Керчи, а то, что эти случаи стали частыми, <они происходят> не только в Керчи — локация не имеет значения.
В Крыму это второй случай, исходя из представленной информации ФСБ, с признаками теракта, потому что все-таки надо доказывать умысел с политическим характером — не просто экстремистский подростковый выпендреж, а умысел достигнуть какой-то политической цели. Это дело следователей, но признаки есть: подготовка, якобы есть свидетели, якобы есть взрывное устройство. Почему говорю «якобы» — общественности материалы еще не представляли: заключение экспертиз, показания свидетелей и так далее. В таких мероприятиях должна быть публичность, это мое мнение.
Не помню очевидных таких случаев в Крыму, которые произошли ранее, если не говорить о совсем «прикрученных». В Севастополе помню случай «Русского общевоинского союза» — пары «романтиков» с гранатами. Но они были политическими фрондерами, а гранаты — потому что совсем молодые ребята. Их могли пустить по политической статье <Уголовного кодекса>, но такая задача не стояла, это раз, и ребята — молодые, это два. Пошли по пути сохранения — им дали условные сроки, они выросли здоровыми нормальными ребятами с семьями.
Если для США такие случаи — в порядке вещей, то в России это только появилось. С чем это может быть связано в России?
— Я вижу среди причин больше социальных проблем. Не могу комментировать американские реалии, у них достаточно благополучная, как нам говорят, экономическая ситуация, есть возможность себя реализовать. У нас же молодому человеку рисуется отсутствие перспектив, каких-либо <социальных> лифтов: грубо говоря, если сын дворника знает, что он всегда будет сыном дворника, начинается социальный терроризм — бессмысленный.
Они (молодые люди — прим.) протестуют, 15- и 16- и 17-летние подростки еще не могут для себя четко сформулировать <свои цели>. Это желание привлечь внимание, но они даже не могут понять, к чему, они протестуют против всего общества. У них нет ни денег, ни квартир, ни наследства — такие себе «рыцари, лишенные наследства». Для них их же жизнь и жизни других людей становятся неким ресурсом — единственным, и они свою жизнь и смерть используют как оружие.
А кто молодым ребятам «рисует» бесперспективность?
— Наверное, никто — математике всех учат. Вот интересно, из каких они (керченские подростки — прим.) семей. Но, думаю, семьи — не то, что социально неблагополучные, может, и мама и папа есть, но эти мама и папа не могут дать им опору для будущего.
Если рядом люди пролетают на хорошие жизненные позиции, одеваются модно, красиво живут, то эти в депрессуху начинают уходить. У них нет гарантированного будущего, они не понимают, как они построят свое «гнездо», в котором создадут семью. Кредит? Что, <родители помогут>? Папа 25 тысяч, мама 18 тысяч получает. И он (подросток — прим.) представляет жизнь в этих же условиях. Потому что учиться в престижном вузе, уехать в другой регион невозможно при таких деньгах.
И замкнутость Крыма тоже негативно <отражается>. Крым стал бутылкой с очень узким горлышком. Живешь ты в Керчи — и будешь ты в этой Керчи жить всю жизнь, условно говоря. Не плохой город, но людям хочется большего, им хочется посмотреть на мир. Как они посмотрят? На Россию посмотреть — есть же места, где можно себя развивать: Новосибирск, Ленинград и так далее. Но как туда попасть?
Разве нельзя поступить, условно говоря, как Ломоносов — с обозом отправиться в Москву?
— Не забывайте о петровской реформе, давшей на короткий период шанс людям без происхождения получить, — благодаря своему уму и способностям, — место в обществе.
А сейчас этого нет?
— Мне сложно представить, что даже очень толковый парень с интересными воззрениями из многодетной семьи попадет на физический факультет МГУ или в МГИМО. У него не будет на это денег. Да, он может сдать прекрасно ЕГЭ, поступить даже на бюджетную форму, но реальность такова, что себя еще нужно кормить. А иногда ребята вынуждены идти работать, чтобы кормить маму с сестричками.
Кстати, Ломоносов был из зажиточной семьи. Да, не из дворян, но из семьи успешного рыботорговца. И у него, условно говоря, не было обязательств перед своей семьей — он ушел смело <в Москву>.
Такие люди, <которые сами встанут и отправятся далеко строить жизнь>, наверняка, есть в России. Но системы их поиска, подбора и возможностей <для них> нет.
Многие охают и ахают по поводу керченских подростков: такие мальчишечки — и на такое преступление пошли! Не верят, что они могли такое готовить.
— Возраст для выбора этого пути нет имеет значения. Московскому стрелку было уже 40 лет — неожиданно для всех пошел по этому пути. Эти — совсем молодые ребята, у которых, наверняка, нет психических заболеваний. Но он остались сами по себе. Начали с кошек (проверять взрывные устройства — прим.), проводили какие-то садистские эксперименты, и это осталось никем не замеченным. Например, участковым, который мог бы с ними поговорить.
Если бы своевременно их за ухо участковый потягал, дал им нравственный поджопник — они, может быть, развернулись <в другую сторону>. Но им никто не мешал. И безнаказанность иногда захватывает подростков, они задают вопрос: до чего можно дойти? А еще безнадега. И хочется ему протеста, чтобы не только он один жил хреново, но еще кто-то.
Это не удивительно — ни возраст, ни пол не имеют значения.
Живет человек — хорошо или плохо, и в один момент он решает совершить массовое убийство. Росляков или эти ребята. Что-то же бьет по голове, что-то толкает их на преступление.
— Смерть — всегда захватывающая штука и очень опасная. Конечно, они не сами все решили одновременно. В любой организации есть лидер. Очевидно, есть кто-то, кто был авторитетом и кто их вел за собой. Более слабохарактерные ребята были под влиянием какого-то одного человека. Без их показаний невозможно разобраться — могло быть что угодно: девушка бросила, какая-то трагедия в семье, разочарование от того, что понял, что ты дальше ПТУ никуда не пойдешь (в силу того, что просто дурачок, а не потому что нет денег). А теперь виновато в этом, по их понятиям, общество.
Зачастую люди видят проблемы не в себе, они их ищут в своем окружении. А в таком <молодом> возрасте тяжело <самому> разобраться, откуда проблемы пришли. Жалко, что у молодежи нету предохранителей, некому их поставить.
Вы сказали, что за ребятами мог кто-то стоять. ФСБ сообщила, что подростки состояли в неонацистской группе. Кто может быть быть этим «кто-то»?
— В Интернете можно найти специфические сайты, на которые «клюет» молодежь, — типа печально известных групп «Синих китов», которые спровоцировали самоубийства. Конечно, читая определенную информацию, просматривая определенные видео, <можно попасть на крючок>. Терроризм стал популярным явлением — вот в чем беда. Как о себе заявить? Да вот же — и ты становишься известным.
То есть человек, который мог их подтолкнуть, не обязательно выходил напрямую на них. Он мог создать сайт, они могли попасть на этот сайт, прочитать опубликованную на нем информацию, «заразиться» распространяемыми идеями.
Если человек с даром убеждения, он постепенно привел их к мысли о том, что это — единственный путь, который даст возможность заявить о себе: тварь я дрожащая или право имею? Этот образ описан Достоевским в XIX веке. Человек, который, может быть, с ними работал (например, модератор группы в соцсетях), нащупал, что они поддаются влиянию, и начал с ними переписку (например, в чате компьютерной игры, который невозможно перехватить).
Вы отметили, что терроризм стал моден. Почему так произошло, какое должно быть противодействие?
— Кроме чисто правовых мер, упредительно-профилактических, нормативных — специфических для спецслужб, которые работают с <террористическими> центрами, — других нет. Противодействовать терроризму можно, когда ты понимаешь центр угрозы и ты по нему работаешь. Разрушая центр, ты в принципе предотвращаешь <теракт>.
Ловить террористов в конце — по большому счету, это везение. Поймать исполнителя на стадии подготовки в небольшом российском городке — не важно, в Керчи или каком-то другом — это везение, оперативная удача. Все спецслужбы работают против центров. Если ты пропустил исполнителя, тебе поможет только везение.
Другой вопрос: откуда исполнители? Это зависит прежде всего от здоровья общества.
Наше общество здоровое?
— А есть ли у нас общество? Может, у нас не хватает самого общества. Оно как-то разрознено и, мне кажется, настолько стало серым, что людям всеравно, что вокруг них происходит. В этом смысле, может, у нас нет общества. Тогда, давайте, это общество построим, а потом — будем замерять его. Потому что сейчас, на мой взгляд, нечего замерять.
Так вот, продолжу о том, откуда берутся исполнители. Это вопросы социальные, экономические и нравственного здоровья общества.
Что с этими керченскими подростками будет, как к ним отнесутся следователи, в СИЗО, во время суда и после вынесения приговора?
— Исходя из той информации, что дал центр общественных связей ФСБ, вина серьезно подтверждается, они изобличены и свидетельскими показаниями, и какими-то материалами обысков, и своими собственными показаниями.
Возможно, будут им какие-то послабления с учетом раскаяния, сотрудничества со следствием, возраста, первичности действий — это, конечно, суд определит. Но санкции <вменяемых им статей УК РФ> достаточно тяжелые, думаю, и сроки <лишения свободы> будут увесистыми. Такое начало жизненного пути — конечно, тяжелое, в этом контексте человеческое сочувствие будет на их стороне. Просто потому, что мы люди, очень добрые люди.
В симферопольском СИЗО <куда их, вероятно, отправят на время следствия и суда> условия — обыкновенные, кайфа никакого не будет, но их — с учетом того, что у них специфическая статья — вряд ли будут сажать в совсем какие-то плохие камеры. Их дело — знаковое, на виду общества и руководства ФСБ и СК, за счет этого у них будет все строго по порядку: посещения, передачи, порядок содержания.
Их событие, кстати, наложилось на известное дело «Сети» (террористической организации, деятельность которой запрещена в РФ — прим.), вокруг которого спорят — были пытки обвиняемых или нет. ФСБ хочет доказать, что она справедливая, суровость должна быть во всем. И в этом случае, в политическом контексте, они могут получить тяжелые сроки, потому что «мы так судим всех — одинаково». Перспектив оправдания у них не будет, в лучшем случае — выйти по амнистии лет через пять.
«Прессовать» их не будут — смысла нет. Они, как я понимаю, уже дали показания. Я думаю, что для них это была попытка «поиграть», а когда они поняли, что «влетели», то заговорили: «Дяденька, извини, не надо!». А дяденька — это закон, а закон одолжений не делает. Если все изобличено и доказано правомерно, в рамках УПК, без нарушения норм, то суд будет принимать то решение, которое он обязан принять. Да, суд будет руководствоваться внутренним убеждением и смягчающими факторами, но, повторюсь, будут сроки солидные. И перспективы у ребят — только условно-досрочное освобождение при хорошем поведении в зависимости от назначенного срока лишения свободы и тяжести вины каждого из них.
Надеюсь, что следователи ФСБ представят суду объективную картину для возможности вынесения разумных сроков <лишения свободы>. Это же явно не фундаменталисты, не сектанты, которые принципиально хотят человека убить, потому что он другого вероисповедания. Если их спросить, зачем они хотели это сделать, они не ответят, они четко не сформулируют свои цели.
Я думаю, они стали жертвой какой-то человека или группы лиц, которые работают с такими потерявшимися парнями, склонными к насилию. Например, их эксперименты с животными явно говорят, что их внутренний мир не в порядке был. Может, и семьи ими занимались, но дети же скрытные — обмануть могли. И ведь это где-то происходило и кто-то это видел, но вовремя не сказал, не отреагировал — равнодушный человек какой-то был, вот и дошло до такой развязки.
Самое интересное, кто их накручивал, это самое виновное лицо. Я предполагаю, что оно есть. Это сознательный человек или международная террористическая структура, которых в принципе дисбаланс устраивает, или группа — противник России по политическим соображениям, или международная организация, которой нужен негатив. Понимаете, все превратилось в бизнес, и терроризм тоже стал бизнесом. И формирование таких международных трендов, на которых кто-то зарабатывает, тоже, я чувствую, есть.
Вы сказали, что мы — очень добрые люди, что ребятам будут сочувствовать. А стоит ли им сочувствовать? Они-то вряд ли сочувствовали бы тем, кто потерял бы близких в результате теракта.
— Во-первых, мы не знаем — может быть, они и сочувствовали бы, может быть, и раскаялись бы. Любой нормальный человек убить другого человека не может. И когда это происходит, у него наступает чудовищное состояние внутреннего мира, и многие в таких случаях раскаиваются.
Надо ли им сочувствовать и прощать? Каждый сам определяет, надо это делать или нет, но Бог велел прощать.
